По волнам жизни - [177]

— Pulchre, bene, recte!

— Очень уж ты легковерен, — говорил Нуз и доставал из кармана другой банан. — Идеалист, на каком ты свете? Разве не видишь, что происходит?

Он откусывал половину банана и заявлял:

— Коммунисты расплодились, как красная вошь.

И они начинали говорить о политике.

Пока оба дельца обсуждали крупные проблемы международной политики, а затем свои наболевшие дела, в другой комнате Шемседдин вместо того, чтобы изучать цвета и толщину досье хозяйской клиентуры — как того неоднократно требовал от него адвокат, — читал размноженные на ротаторе брошюры, держа их перед глазами не на столе, а в выдвижном ящике.

Всякий раз, как открывалась дверь, Шемседдин быстро задвигал животом ящик, наваливался локтями на стол, подпирал голову кулаком и делал вид, будто внимательно читает лежащую перед ним газету «Томори»{175}.

— Хватит читать газеты, Шемседдин! — говорил ему адвокат.

— Попадаются интересные вещи, господин Николин! — отвечал Шемседдин, глядя на него своими сонными покрасневшими глазами. — Многое познаю и с каждым днем становлюсь все образованнее.

— Возьмись лучше за досье, дружище, именно они кормят тебя. Постарайся стать хорошим секретарем, проявляй внимание, усердие и активность, чтобы я мог оставить тебя в конторе.

— Как прикажете, господин Николин!

— Не забудь, что я тебе говорил!

— Что?

— Labor omnia vincit improbus!

— Ad augusta per angusta, — вставлял Шемседдин, будто свободно владел латинским языком.

— Pulchre, bene, recte! — с воодушевлением восклицал Николин и со словами «Fugit irreparabile tempus» поспешно спускался по лестнице, как бы догоняя улетевшее время.

Когда Исмаил слушал их, ему казалось, что он имеет дело с двумя известными юристами времен Юстиниана.

9

На первом этаже того большого здания, где принимал своих клиентов Николин Сарачи, в конце длинного коридора размещалась также контора одного албанского комиссионера. У него был брат семнадцати лет, звали его Сулейман Хасани.

Сулейман был живой, чуть косоглазый юноша, с падающим на глаза чубом, который он то и дело зачесывал пятерней. Сулейман учился в Тиранской гимназии, однако шесть месяцев назад был исключен из-за того, что поругался с преподавателем фашистской культуры. Исмаил хорошо знал этого симпатичного, улыбчивого и красноречивого ученика, не пропускавшего почти ни одной демонстрации. В тот день, когда молодой парень в голубой кепке проник на школьный двор и рассказал гимназистам о гибели Кемаля Стафы, Сулейман все время, пока тот выступал, стоял возле него, как бы готовясь защитить его от любой опасности, а когда ученики расходились по классам, смерил директора-итальянца взглядом, полным такого глубокого презрения и ненависти, что директор не забыл этого, и при первом же подходящем случае исключил его из гимназии. С тех пор Сулейман проводил время в конторе брата, осваивая машинопись, и за короткий срок так наловчился в этом деле, что постоянные бумажные завалы теперь, к удивлению брата-комиссионера, таяли почти молниеносно.

Как две ртутные капли, находящиеся в постоянном движении, легко сливаются в один шарик, так и у Сулеймана с Шемседдином легко установилась тесная дружба с того самого дня, когда они поняли, что работают ради общей цели. Сулейман то и дело заходил к Шемседдину, тихо переговаривался с ним, после чего Шемседдин бежал к Сулейману, и они продолжали разговор, пока его не прерывал звонок адвоката. Вот отчего Шемседдин задерживался на вызов адвоката.

Исмаил вскоре заметил, что обоих связывает близкая дружба, понял, куда ежеминутно исчезает Шемседдин и почему запаздывает на звонок. А чуть позже догадался, почему у Шемседдина такой заспанный вид и вечно красные, вспухшие глаза.

В углах конторы ему часто попадались огарки свечей, а по утрам, когда срочная работа вынуждала его приходить в контору пораньше, он заставал беспорядок: сдвинутые с мест стулья, горы окурков в хрустальных пепельницах, опустевший за ночь графин с водой.

По всем этим признакам, которые мог заметить только наметанный глаз бывшего учителя, знатока молодежи, Исмаилу стало ясно, что в «студии» Николина Сарачи, этом гнезде законника и одновременно рассаднике лжи и махинаций, разыгрывались по ночам события, по своему характеру прямо противоположные событиям дневным: собираясь вокруг большого стола адвоката, Шемседдин, занимающий удобное кресло хозяина, Сулейман и несколько других ребят в самом деле занимались, так что Шемседдин, у которого, кстати, не было привычки лгать, совсем не обманывал адвоката, когда говорил, что посещает вечернюю школу. Они читали размноженные на ротаторе брошюры, живо обсуждали их, печатали рукописи на машинке и, по-видимому, засиживались допоздна. Именно по этой причине Шемседдин почти каждое утро выглядел сонным и измотанным.

Да, эта маленькая группа молодых людей составляла одну из тысяч живых клеток единого организма, в котором бился мощный пульс Коммунистической партии Албании, своими героическими делами оживлявшей нацию. На покрытом стеклом адвокатском столе, за которым днем писались прошения, контракты, уставы и ходатайства обвиняемых, ночью переписывались отрывки из марксистских произведений — уроки новой школы, воспитывавшие молодежь в духе высокого идеала.