По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [38]

Они воззрились на меня с изумлением.

– Слушай, – сказал один, – вот этот автобус идет прямо туда. Я могу дать тебе доллар. Садись и езжай.

– Я знаю. У меня есть доллар. Я опаздываю. Мне очень нужно успеть вовремя. Ты не мог бы меня подвезти?

– Мне в другую сторону.

Я продолжала голосовать с тем же результатом. Один из ребят доел и ушел из машины. Второй подкатил ко мне.

– Садись. Куда?

Едем.

– Куда ты так спешишь?

– У меня собеседование. Я ищу работу.

– Почему же ты не вышла заранее, чтобы успеть?

– Понимаешь, я всего второй раз ехала на автобусе. В первый раз он пришел очень быстро. Я не думала, что он может так задержаться.

– А сколько ты здесь живешь?

– В Америке? Уже больше месяца.

– Чудеса! – крутит головой парень. – Сегодня вечером расскажу родным, что меня остановила на улице белая женщина-доктор из России и попросила её подвезти! Они наверняка ничего подобного не слышали. Знаешь, тебе повезло, я хороший парень. Но, прошу тебя, никогда больше так не делай! Это не принято.

– Но почему? В России это обычная вещь!

– Ты же не в России, ты в Америке! Надо делать так, как принято здесь! А у тебя был когда-нибудь черный парень? Тебе не интересно попробовать?

– Извини, мне интересно попасть на собеседование. Сколько я тебе должна?

– Я тебя не за деньги вез. Просто увидел, что тебе надо помочь. Хочешь я тебя подожду? Нет? Ну, счастливо!

Когда идешь на собеседование, первая заповедь: приди вовремя. Вторая: хорошо выгляди. Третья: улыбайся! Это не испортит твое лицо… Я опоздала на сорок минут. И промокла, пока голосовала под дождем. Но геронтолог меня принял. Фамилия, как у всех, написана на именной бирке. Господи, какой же он Коала? Он же просто Ковальчук!

Позже он говорил мне, что за сорок минут, проведенных у него в кабинете, я не улыбнулась ни разу.

На вид ему около шестидесяти. Потомок русско-еврейских эмигрантов. Родился в Нью-Йорке, в Бруклине. Образование – в Бостоне, в больнице Джона Хопкинса. Потом работал в нью-йоркской «Горе Синай» – больница с таким названием есть почти в каждом американском городе. Как ни мало я еще ориентируюсь в американской медицинской жизни, но уже понимаю, что все это на высшем уровне, куда мне, например, путь закрыт. Как же он оказался в Кливленде?

Рассказываю о себе. Даю документы. А вот и очередной ляп. Да какой!

– Погодите. В вашем резюме написано, что вы поступаете в резидентуру по терапии. При чем тут ординатура по геронтологии?

Как я об этом не подумала! Резюме надо было переписать!

– Мы вас могли бы взять в ординатуру. Но это имеет смысл только если вы через два года вернетесь в Россию и будете работать геронтологом. Если я правильно вас понял, ваша задача – остаться здесь навсегда. Тогда без оконченной резидентуры ваша геронтологичсеская подготовка не будет учитываться. Она недействительна. И после ординатуры вам все равно придется поступать в резидентуру.

– Меня это не смущает. Я много работала с пожилыми больными. У нас в инфарктном отделении восемьдесят процентов больных – пожилые люди. Я знаю, как их лечить. У меня с ними хороший психологический контакт. У геронтологии и терапии вообще, а у кардиологии особенно, очень много точек соприкосновения. Я уверена, что буду хорошим клиническим ординатором.

– Давайте так. Вы в кардиологии на сколько?

– Точно еще не знаю. Или до конца декабря, или до конца января.

– Приходите к нам экстерном на один – два месяца. Вы к нам присмотритесь, мы к вам. У вас проблемы с жильем и деньгами, да?

– Да.

– Я поспрашиваю в общине. Может быть удастся найти для вас недорогое жилье. Может, я подыщу какую-нибудь временную работу – переводы или что-нибудь в этом роде. И не вижу, почему бы вам не стать клиническим ординатором.

Он подвез меня до автобусной остановки.

– Надеюсь на долгое сотрудничество.

Получилось! У меня что-то получилось!

А мелкие неприятности с Ахмади продолжались. Ты сегодня смотрела эту больную? Нет. Почему? Потому что к больной мы подходили вместе с Крисом, и я не знала, нужен ли еще и мой отдельный осмотр. А эту? Нет. Почему? Я её смотрела вчера вечером, доктор Ахмади. Он сделал замечание Джанет. Она надеялась на меня и тоже с утра не подошла к больной. А вчера было воскресенье, и я приходила специально, чтобы её посмотреть, потому что сегодня утром был поликлинический прием, и я боялась, что на больную времени не хватит. И это очевидная придирка, но сколько же я могу при всей группе демонстрировать свою несостоятельность?

Огорченная, выхожу в коридор и сталкиваюсь с доктором Гольдиным. Он в этом месяце описывает эхокардиограммы, и я иногда после занятий захожу к нему посмотреть. Вдруг он останавливает меня: Ну что? Как дела?

Что это он? Что я опять сделала не так? Может он не слышал, как я утром с ним поздоровалась? Он в это время с кем-то разговаривал.

– Извините, доктор Гольдин. Может, вы не слышали, но я здоровалась с вами утром.

Он молча смотрит на меня и уходит. Что со мной происходит? Что с моей головой? Он же просто спросил: как дела? Да если бы я забыла поздороваться, он был бы последним человеком в больнице, который бы мне об этом сказал!

Крис подошел. Видит, как относится ко мне Ахмади, и тоже старается не отставать.