По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [35]

– Я постараюсь, – сказал Шварцман. – А вы не думали о Канаде или Австралии?

– Доктор Шварцман, я сейчас здесь, я очень дорого заплатила и за этот экзамен и за эту поездку. Если у меня не получится здесь, я буду думать о Канаде или Австралии.

– Ладно, – сказал Шварцман, – завтра Ханука, я иду в один дом, где может быть будет доктор Аах, он директор программы в больнице «Гора Синай». Поговорю. А ты не думала об Израиле? По закону о репатриации они обязаны тебя принять.

– Доктор Шварцман, я обязательно подумаю об Израиле. Но если вы увидете доктора Ааха, и поговорите с ним, я буду очень признательна. Я звонила в его программу и говорила с секретарем. Они хотят, чтобы оценки за экзамены были не меньше 80. У меня 79 и 81. У меня нет шансов попасть даже на собеседование. Меня отсекают на уровне секретарш. Но если с ним поговорить, может получиться. Я русская и я еврейка. У них в больнице половина пациетов – русские евреи. Я знаю, я чувствую этих людей. Я бы там подошла.

– Тогда почему бы тебе не пересдать этот экзамен?

Так это просто.

В понедельник Шварцман сказал: его там не было, но я ему позвоню. Потом он сказал: я ему звонил, его не было, но я оставил сообщение на автоответчике и дал номер твоего пейджера. Если он заинтересуется, он тебе позвонит. Через день, когда никто не позвонил, Шварцман сказал:

– Все, что я могу для тебя сделать, это дать его номер телефона, позвони сама.

И он дал мне номер секретаря. Спасибо, доктор Шварцман.

Пришло письмо от Джека из Далласа. Он ведет переговоры с секретаршей Розенблатта. Может, тот согласится за меня походатайствовать перед МАТЧем. Деньги Джеку я оставила. А, собственно, с какой стати Розенблатт будет этим заниматься?

Встретила Джеймса Смита в коридоре. Ну, что у вас с МАТЧем?

Я показала ему письмо Джека.

– Не понял, – сказал Смит, – вы что же, должны предлагать восемьдесят долларов каждому директору, с которым будете собеседовать? Не завидую. Не хотел бы я быть на вашем месте. Ни явное, ни скрытое взяточничество у нас не принято.

Я развела руками. Что я еще могу сделать?

– Знаете что, дайте мне телефон вашего далласского доктора. Можно я ему позвоню?

– Разумеется, доктор Смит.

Через пару дней я его встретила снова. Да, МАТЧ действительно хочет, чтобы кто-то из директоров программ подтвердил, что я – желательный для него кандидат. Но сам Смит этого сделать не может. У него же программа по неонатологии.

– Конечно. Понимаю…

Я стала потихоньку привыкать к мысли, что резидентура в этом году мне не светит. Дурацкий МАТЧ. Ладно, будем заниматься кардиологией.

Дней через десять после начала моего наблюдательства был очередной поликлинический прием. Для одного из больных собирались вызвать русского переводчика. Я предложила свои услуги.

– Ты сама его не смотри, – сказал Ахмади, – ты не имеешь законного права работать в этой стране.

Я поговорила с больным. Исаак приехал как беженец полгода назад. Прошел обследование в «Горе Синай». Ему предложили коронарографию. Он испугался. Решил выслушать «второе мнение» и обратился к Тейлору, нашему заведующему. Сегодня – повторная консультация.

Пришел Тейлор.

– Вы уже посмотрели больного?

– Нет, доктор Ахмади сказал…

– Посмотрите его. Не как переводчик, а как врач.

Счастье какое! Больного разрешили посмотреть.

Я терзала Исаака, наверное, час. Анамнез – тщательнейшим образом. История болезни. Пока вникала в резульаты всех тестов. Пока изучила первую запись Тейлора. Пока записала все по-английски.

– Извините, что я так долго, Исаак. Мне первый раз доверили. Я просто обязана сделать хорошо.

Докладываю Тейлору. Сначала в учебной комнате. Потом идем в смотровую. Что вы слышали в легких? В сердце? На сосудах? Что предполагаете делать?

Мне кажется, что коронарография не нужна. Бейлор согласен. Но считает нужным сделать стресс-тест. Для быстроты все назначения выполняет сам. Было бы неплохо, если бы я присутствовала на стресс-тесте. Помогла бы персоналу разговаривать с больным.

– Посмотрите, пожалуйста, мою запись. Я еще не знаю сокращений.

– И хорошо, что не знаете. Значит, можно прочитать.

Сокращения в историях болезни были моим проклятием. Я не могла прочитать ни строчки из-за непонятных значков, символов, аббревиатур.

На следующий день Шварцман сказал:

– Доктор Тейлор даст тебе рекомендательное письмо. Ты вчера представляла ему больного. Он сказал, что это была очень хорошая работа.

Я стала приставать к нашему клиническому ординатору (наполовину японец, наполовину бразилец, знает японский, английский, испанский и португальский):

– Крис, дай мне больного.

Клинический ординатор – промежуточное звено между старшим врачом и курсантами. Он получает все заявки на кардиологические консультации по больнице и распределяет их между нами. А мне не дает. По утрам, когда все расходятся смотреть больных, мне нечего делать. Я беру истории болезни и начинаю дешифровку. У меня уже собственный словарь сокращений, и я что-то начинаю понимать.

– Я не могу дать тебе больного. Официально тебя здесь нет.

– Меня уже утвердили. Я – официально. И Тейлор вчера разрешил мне посмотреть больного в поликлинике.