По чужим правилам игры. Одиссея российского врача в Америке - [33]

Вечером опять гости, на этот раз у Бори. Снова чисто русская компания. Боже, сколько они пьют! Совсем, как наши ребята в Жирновске. А дом уже типично американский. Два этажа, подвал, гараж. Лёня работает один. Маша сидит с дочкой.

Провожая, Нина дала мне большую коробку домашнего печенья.

– Приезжай, когда хочешь и на сколько хочешь.

Спасибо, Нина.

В клинике

Я иду по больничному коридору, и халат у меня расстегнут. Так когда-то виделось папе в юношеских мечтах его врачебное будущее. Но ему так ходить не довелось. В России принято застегивать халаты. А здесь – нет.

Я наблюдатель Мемориальной больницы. Пока еще не утвержденный официально. Пришлось подать какие-то бумаги, и теперь я жду утверждения. Но присутствовать физически мне уже разрешили. Секретарша Джеймса Смита устроила меня жить в больничное общежитие. Это несколько комнат в старом – столетнем – здании школы медсестер, соединенным с основными больничными корпусами подземным переходом. По-видимому, сестры милосердия, обучавшиеся здесь, были тесно связаны с какой-то церковью, так как здание больше всего напоминает если не тюрьму, то, по крайней мере, монастырь. Оно квадратное, с внутренним двориком. Тусклые окна забраны частыми, как решетки, деревянными рамами. Из окон нещадно дует: в порыве поздней модернизации установили кондиционеры, но остались щели, а вторая рама теперь не закрывается как раз на высоту кондиционера. Комнаты длинные и узкие, как кельи. Все наружные двери устроены так, что выйти на улицу можно свободно в любое время, но после шести вечера проникнуть внутрь не удается – заперто. Тогда из висящего на стенке телефона надо звонить в отдел охраны, просить, чтобы открыли. Открывают безотказно, но предварительно рассмотрев тебя на мониторе.

– Сколько человек в твоей комнате? – спросил папа, когда я в первый раз позвонила ему из больницы.

Это чисто советский вопрос. В комнате я, разумеется, одна. У меня там телефон, можно звонить по внутренним больничным номерам и по городским, в пределах Кливленда. В больнице полно телефонов. По крайней мере один всегда в поле зрения. И совсем нет параллельных, у каждого свой номер. Весь персонал ходит с пейджерами. У меня тоже есть. Когда тебе звонят на пейджер, он начинает пищать, и появляются цифры – номер телефона, с которого звонят. Тогда надо сразу отзвониться. Говорят, если человек не может найти дома собственный пейджер, он звонит самому себе, чтобы пейджер запищал.

Душ и туалет общие. Там я видела таракана. Вот это было животное! Раз в десять больше наших. Иногда я встречаю других женщин.

– Какое жуткое место! – сказала мне одна из них, – вы, наверное, тоже в шоке? Я и не думала, что в Америке еще есть что-то подобное!

Но я не в шоке. Я из России. Место вполне приличное.

Живут здесь несколько студентов – медиков. Резидентов нет. Все, кто может платить за жилье, снимают что-нибудь получше. Мы тоже платим. Когда я вселялась, мне сказали, что плата – 15 долларов в день. Я пришла в ужас. И это Джеймс Смит считает недорогим? Потом оказалось, что столько платят люди, у которых родные дежат в больнице и которые не хотят уезжать из больницы на ночь. Для них есть несколько комнат чуть получше. А с нас берут по два доллара в сутки.

Белый халат мне дали. Фонендоскоп я попросила у немца-рентгенолога, владельца престарелых собак. Когда меня утвердят официально, мне дадут еще опознавательную бирку на прищепке, с моей фотографией. Если в больничное кафе приходишь с такой биркой, делают скидку 50 %. Тогда можно пообедать доллара за два. Особенно, когда приноровишься не брать салатов, соков и прочих американских глупостей. Еда должна быть сытной. Мясо и картошка. А запить можно водой. Бесплатно.

Поселившись в больнице, я явилась к Смиту.

– Как у вас все прошло в Далласе?

Я не ответила.

– Что случилось? Вы сказали, что едете на собеседование.

– Да.

– Так как оно прошло?

– У меня были неприятности.

– Какие?

Я рассказала ему про МАТЧ.

– Поступить в резидентуру вне МАТЧа нельзя, это очевидно. Посмотрим, что за исключение они для вас сделают.

Ховард послал в МАТЧ письменный запрос. Когда пришел ответ, он страшно обрадовался. Они написали, что я могу продолжать подавать заявления во все интересующие меня программы. Директора имеют право взять меня и вне МАТЧа.

– Ховард, они имеют право, но не возьмут. И Розенблатт в Далласе, и Смит здесь – оба говорят, что не получится.

– Но они же пишут, что можно!

– Ховард, мне почти во всех отказах пишут, что, к сожалению, сейчас пригласить меня на собеседование не могут, но впоследствии, возможно, вернуться к рассмотрению моего заявления. Это же просто вежливый отказ. И с МАТЧем так же.

Отказы приходили пачками. «Спасибо за интерес к нашей программе. К сожалению…». Но в одну программу пригласили на собеседование. В Нью-Рошель, пригород Нью-Йорка. На начало января. И в кардиологии разрешили остаться на второй месяц. Значит, январь я еще в Америке.

Чем я занимаюсь в больнице, я пока не очень поняла. Меня определили в консультационную команду. Старший – доктор Ахмади. Невысокий, лысеющий, седеющий. Восточное лицо с подстриженными усиками. Решительные движения. Худощав. Похоже, что избыточный вес, как и курение – признаки низкого социального происхождения, бедности и плохого образования. Полноватые доктора еще встречаются, особенно среди молодежи. Курящего врача в Америке я не видела ни разу.