Плюсквамфутурум - [37]

Я сочувственно покивал бывшему мэру. Он истолковал это посвоему.

— Да, это было всё, что мне удалось накопить за неполных три года, — с грустью сказал он. — Омск — не Москва, где мэр может позволить себе ездить по городу в карете, запряженной шестёркой оленей, потому что уже не знает, на что ещё потратить деньги… Конечно же, я хотел скрыть мои сбережения, но меня попросили оставить, мол, это нужно для телевидения, мы тебе их потом вернём. Я, как дурак, послушался, а потом мне так ничего и не вернули. Увы, опричникам претензии не предъявишь.

— А как вы сейчас? — поинтересовался я, давая своему собеседнику время для того, чтобы он насытился остатками утки. Он пожал плечами.

— О, я сейчас более или менее. Первоначально меня отправили в республику Коми, назначив на декоративный пост руководителя комитета по надзору за воздухоплаванием. Полгода я приходил в себя и знакомился с людьми. Потом я договорился с губернатором и федеральным центром, очень удачно выбил финансирование и возглавил цензурный комитет республики Коми. Туда как раз пристроили подрастающую дочь губернатора, которая имела склонность к драматургии, но ещё не была настолько опытна, чтобы самостоятельно руководить ведомством. Своего же сына я устроил в республиканское управление вулканизации. Не самый высокий пост, но в качестве промежуточного это было вполне приемлемо…

Уже перевалило за полночь. Режиссёр и губернатор обсуждали фильм. Вагон-ресторан почти опустел. За окнами, что были закрыты плотными бархатными шторами, мелькали станции и города, но об этом я мог лишь догадываться. Фортепиано молчало. Я даже не заметил того момента, когда пианист прекратил играть и тоже покинул вагон. Анатолий мирно дремал в углу. На ум мне пришло воспоминание о том, как он ожесточённо, словно через силу, не то глотал, не то вливал в себя коньяк. Почему, спросил я сам себя, плохо живут обычные люди, но страдает человек, который живёт, в общем-то, гораздо обеспеченнее их? Я закрыл глаза. У меня не было ответа на этот вопрос. Я вспомнил соседок по плацкарту, которые делили со мной обед и судьбу, и мне стало стыдно за то, что я сейчас сижу в правительственном вагоне-ресторане рядом с людьми, разворовывающими страну. Блажен муж, который не идет на совет нечестивых; а я пришёл и сел.

Мимо нашего столика прошёл крупный, упитанный священник в строгой чёрной рясе, поверх которой блестел богатый золотой наперсный крест. Насколько я мог судить, его эти богословские вопросы не занимали ни в коей мере. Возможно, мне стоило взять с него пример, хоть я и не был бы этому рад.

— Смотрите, я выделяю вам на фильм двадцать миллионов из бюджета, — наклонившись через стол, говорил режиссёру вице-губернатор, — но вам нужно будет вернуть мне половину. Десять на десять.

— Я не занимаюсь благотворительностью, — резко возражал ему Максим. — За эти деньги я могу разве что снять у вашего сына минутное интервью.

— Поймите же, Коми — депрессивный, бедный регион. Пятнадцать на пять?

— Если вы хотите увидеть вашего сына на федеральном телеэкране, то ценник начинается с двадцатки.

— Давайте хотя бы два на восемнадцать? Мне ведь нужно будет поделиться с губернатором…

Пожалуй, мне пора идти, — сказал я. Вице-губернатор встал с сиденья, освобождая мне дорогу. Мы любезно распрощались, и я направился к выходу. Дойти до двери я не успел.

— Молодой человек! — резко окликнул меня чей-то голос, судя по тембру, не привыкший к отказам. — Позвольте узнать, как вы оказались в правительственном поезде? Я что-то не припомню вас на перроне в Минске.

Я обернулся. Из-за большого столика на шесть персон на меня смотрел чрезвычайно неприятный господин неполных пятидесяти лет. Судя по его исключительно дорогому костюму, шёлковому галстуку, золотой гербовой заколке, золотым запонкам, золотому перстню с бриллиантом и золотым часам, он явно принадлежал к элите даже в элитном поезде. Щёки господина были чуть шире его висков. Он был мясист и очень неприятен. Толстая сигара в руке и бутылка виски перед ним придавали ему вид чикагского гангстера. Меня внезапно разобрала злость.

— Ist es für dich nicht scheissegal, Du, alter Lummel?² — грубо ответил, на автопилоте вспоминая сложную немецкую грамматику и тут же соображая, что не стоит излишне привлекать к себе внимание. Надо было как-то смягчить ситуацию. — Я сотрудник третьего отделения. Ехал в калининградском поезде.

Любопытный господин обомлел так, словно незримый железнодорожник с размаху ударил его молотком по ноге. Его глаза расширились настолько, что я почувствовал себя Красной Шапочкой в гостях у бабушки. Отчего у вас такие большие глаза, дяденька? Уж не знаете ли вы немецкий язык?

— Прошу прощения, — наконец, пришёл в себя мой новый собеседник. — Не присядете ли вы к нам на минуту?

Предчувствуя подвох, я опустился к ним за столик. Он был прекрасно сервирован, выделяясь даже среди элитарного вагона-ресторана. Посередине стоял большой бронзовый подсвечник-жирандоль с пятью свечами. Их огни вспыхивали и угасали искрами на хрустальных подвесках. Возле мясистого мужчины стояла бутылка наидешёвейшего виски.