Плотницкая готика - [54]

— Хватит! Она зарылась лицом в подушку, обе руки в кулаках — нет! его дыханию на её плече, на бликах испарины в каплях на белизне шеи лучше «шеи», и его рука спустилась по её спине расширить разлом, его вес навалился, когда так внезапно она развернулась схватить его руками и ввести, голова закинута и полный изгиб горла поднимался в полой арке подбородка, стремящейся ему навстречу задушенным плачем вместо звука до самого конца, пока он сам не упал отчаянно ловить воздух неподвижно рядом с ней, когда поймал и когда, через пару минут, соскользнул с края кровати собрать штаны, носки, после одетой рубашки остановился посмотреть на неё сверху вниз. Голова на правом плече, глаза закрыты и рот нараспашку, выдавая жизнь не более чем неровным дрожанием нижней губы, втягивающейся с каждой попыткой вдохнуть и затем отпадающей проронить застывший кончик языка, смотрел на неё сверху вниз так, словно никогда в жизни не видел, словно годы и самая её личность бежали от неё, забрав с собой весь разум или надежду на разум и уж точно всякую красоту, или претензию на неё, ноги широко раскинуты и руки безвольно рядом с телом, большие пальцы ещё вмяты в ладони, и, когда он наклонился накинуть на неё простыню, пока та опадала между грудями и между снова поднявшихся на цыпочках коленями, разом её грудь быстро заходила, язык появился начисто слизнуть испарину с верхней губы и дыхание в горле стало громче, и затем с шумным вздохом она перевернулась на бок и застыла, и он нагнулся поднять ботинки и поторопился из комнаты.

Разбудивший её звук уже пропал, когда она прислушалась, движение не более пятнышка солнца на стене, на пустой кровати рядом, и тут снова — плач горлицы в ветках на улице, и она встала, бросила взгляд столь же испуганный, как взаимный, на обнажённый страх в зеркале мимоходом в коридор, где остановилась, её пробила голая дрожь от извержения смывающегося туалета внизу, съёжилась у холодной стены, пока кашель, скрежет стула по полу не облегчили её поступь дальше по коридору, где она набрала ванну, поворачивая бледность лица подо всеми возможными углами, под которыми глаза могли выдержать избыток себя же в зеркале, после чего взяла гребень побороть влажный узел волос.

В спальне она гремела ящиками туда-сюда выбирать то да се, вуаль блузки из шифона с рисунком, которую не носила, не видела со времен этого своего безыскусного вязаного свитера из шерсти «Рэгг», деревенская и осенняя в светло-сером цвете, в бурый крап, хотя на вытянутых руках, как ни странно, достаточно зелёная, чтобы привлечь её взгляд без назойливости чего-то давно забытого и почти неношенного ярко-зелёного с Рождества рядом, и она оделась дважды, и с медленной сосредоточенностью подвела глаза, прежде чем спуститься по лестнице.

В комнате, где он припал на колено, перевязывая бечёвкой стопку журналов, уже отвердели пласты дыма. — Чего-нибудь хочешь? сказала она в дверях, — на завтрак в смысле? Он уже пил кофе, ответил он, не поднимая взгляда, об остывшей чашке у переполненной пепельницы, затягивая узел. — Тебе помочь?

— У тебя есть мешки для мусора?

— Я посмотрю… но взамен вошла, минуту постояла над ним, перебирая, откладывая одно ради другого, — ой смотри! Что это.

— Это? Это называется полосатый малахит.

— Ну разве не замечательный. Какой зелёный, никогда не видела такой замечательный зелёный… она повернула в руке грань камня, — откуда он? Из Катанги, просто сульфид меди ничего особенного, продолжал он, снова присев смахнуть паутину с кипы издательских гранок вдобавок к мусору на столе когда — Ой смотри! настоящая? Она развернула полосы на морде с дырками, скудную ощетинившуюся гриву — это ты подстрелил?

— Подстрелил?

— Ну в смысле, в смысле если зебр стреляют, их стреляют? в Африке?

— Стреляют… и он сел, разравнивая папиросную бумагу, выстукивая на неё табак, глядя, как она что-то берёт, что-то откладывает, полевой бинокль, повернутый на него не той стороной, изучая с этого расстояния так же пристально, как его руку, его лодыжку, как исследовала тонкую синюю вену кончиком языка, словно, вороша её кровать, он ненароком заключил какой-то договор, ему сдавались ущелистые закоулки её тела, а она теперь ворошит его жизнь, поднимает из мусора жёлто-оранжевый камень, роняет обратно ради глянцевого разноцветного квадратика.

— Это ты не выбрасываешь?

— Почему бы и нет.

— Но это же красиво. Что это.

— Северный конец Великого Разлома, спутниковое сканирование. Ты держишь вверх ногами.

— Ой. Она выпустила на пол, — я думала это картина, и теперь она перебирала страницы в папке с печатными страницами, — но всё это ты написал? да?

Он закурил скрученную сигарету. — Ты вроде бы сказала у тебя есть мешки для мусора?

— Но это ты? В смысле ты сказал ты не писатель.

— Я не писатель миссис Бут! Я, а теперь можете, мешки для мусора вы можете…

— Миссис Бут?

— Да, он снова встал, — можешь найти мешки…

— В смысле честное слово, миссис Бут? Она опустилась на перевязанные журналы — будто ты только что вошёл в дверь как, как какой-то коллектор или ещё кто ты даже не, нет не надо гладить, нет! Она потянулась что-то схватить, что угодно, вытащила за шкирку обтрепанные складки шкуры зебры и села разглаживать, от белой полосы к чёрной, — я не писатель миссис Бут. В смысле это даже не имя моё имя Элизабет, она ткнула на страницы в папке — и в смысле если я не миссис Бут и ты не писатель тогда что всё это такое.