Плотницкая готика - [51]

Правда? его рука прогуливалась под простыней, возвращаясь незримо и как будто самовольно к её груди, возможно это больше связано с разочарованием, сказал он, не с собственным разочарованием, а со страхом разочаровать другого, его слова не торопились, как и блуждания, прогулки его руки, разочаровать кого-то близкого, жизнь на краю какого-то предательства что рано или поздно обязано случиться, так или иначе, его пальцы срывались с твёрдого выступа который искали над мягким непрерывным подъёмом под простыней и спускались по неровной тропе к приютившейся ниже открытой равнине, — пусть даже самое мелкое. Даже подарок, как подарить не тот подарок и этим сказать ей что не знаешь её, или хочешь чтобы она стала какой-то другой. А когда это взаимно, этот страх разочаровать друг друга и эти ненамеренные мелкие предательства отравляющие всё остальное, разве не в этом дело? Разве это не из той же оперы? И теперь его рука блуждала с холма в расположенный ниже пригорок, пока голос медлил на каждой мысли, словно чтобы вернуть то, что было утрачено, найдено и утрачено снова и снова[108]— прошлой ночью, продолжал он, когда они говорили о том как можно позволить себе стать пленником чужих надежд, разве это не из той же оперы? Вес его руки погрузился глубоко в холмик, сама эта уверенность в том что нужно брать ответственность за чужое счастье, линейка пальца измеряла спрятанную там лощину — и не просто уверенность, а оскорбительность, откровенная оскорбительность этого стремления… он с силой провёл по бедру, отодвигая его, — тщетность этого стремления, даже когда есть дети…

Одним взмахом простыня отлетела в сторону, и она уселась, скрестив ноги. — В смысле ты когда-нибудь слышал? что на самом деле это дети выбирают родителей лишь бы родиться? Он пробормотал что-то неумолимое резко нависшему колену, поднял руку отвести его в сторону — нет, нет погоди. В смысле иногда они будто берут кого угодно, просто сводят каких-нибудь мужчину и женщину у кого нет никаких других оснований оставаться вместе, или даже наоборот, в смысле есть все основания не быть вместе может они даже друг друга не знают, наверняка почти друг друга не знают и могли бы заниматься чем-нибудь другим, в смысле могли бы просто отправиться на яхте в море или что угодно а вместо этого, в смысле… лицо залилось краской, глаза опустились — не смейся надо мной.

— Зачем мне над тобой…

— В смысле потому что ты настолько, просто всегда боюсь что ты будешь.

И он уступил доводам, рука упокоилась на её колене так, как могла бы и на плече, локте, при переходе улицы, взять под руку на ужин, словно только что познакомились, лишь учтивость, когда вместе сажает хозяин, который знает кого-нибудь из них не больше, чем надо, чтобы оставить обоих наедине в вежливой беседе перед подачей супа — как одна моя подруга, попробовала начать она, сидя чинно, словно эта нагота всё ещё таилась под каким-то декольте, пронзённым лишь глазом смотрящего, предложила лучшую подругу — когда мы спали в одной кровати и шептались будто нас могут украсть цыгане? и она сказала ей кажется что это её украли у цыган. Потому что её отец, в смысле если бы ты знал отца Эди… эта перспектива словно возбудила его интерес ещё меньше, чем знакомство с Эди и цыганами, его рука на колене была будто его рука на колене под скатертью, пока разливают вино — потому что мне казалось она знает всё, например она говорила что у женщин есть дополнительный слой жира а у мужчин нет, для выживания? а мы обе были тощие как доски и боялись, в смысле что не выживем. И потом она рассказывала о жизни в прошлой ипостаси и в это я тоже верила. В смысле на самом деле это она и придумала про телескоп, если сможет улететь достаточно далеко чтобы увидеть себя в прошлой ипостаси? Какой, спрашивал он, или притворялся, что спрашивал, рукой неуверенно повторяя маршрут недавнего пробного захода на бедро. — Всегда по-разному. И в смысле это она мне рассказала о младенцах, которые хотят родиться… Воздух от них стал бы такой густой что не продохнёшь сказал он, господи боже, когда представишь себе всех мертвецов? — Ну вот теперь точно! и весь политес, политика, простыня сорвались, а с ними и хлипкая уловка скатерти — точно смеёшься, правда же…

Но он привлёк её, уложил вдоль себя — нет-нет-нет, голос успокаивал, как рука по её спине, это всё из той же вечной чуши, отсюда рождается вся эта чушь про воскрешение, переселение душ, рай, карму вся проклятая дребедень. — Это просто страх сказал он, — думаешь три четверти этой страны правда верят что Иисус жив на небесах? а две трети что он их билет в вечную жизнь? пальцы легко, как дыхание, сбежали обойти верх разлома, проследить его край, это просто паника при мысли о небытии так что в другой жизни присоединиться к тем же мормонским жене и семье чтобы вернуться всем вместе на судный день, вернуться с Великим Имамом, вернуться в виде Далай-Ламы и выбрать себе родителей в какой-нибудь тибетской навозной куче, вернуться чем угодно — псом, комаром, это лучше чем вообще не вернуться, та же паника куда ни глянь, любая безумная выдумка лишь бы продержаться ночь и чем больше притянута за уши тем лучше, как угодно уклониться от единственного совершенно неизбежного в жизни… его пальцы искали на краю разлома и ниже, глубже, отчаянные выдумки вроде бессмертной души и этих проклятых младенцев которые носятся вокруг и требуют родиться, или родиться заново, раздвигая разлом для увлажнённой шири руки, — я вернусь стервятником однажды сказал Фолкнер, к нему ни у кого нет ненависти желания потребности зависти…