Плотницкая готика - [39]

Шрифт
Интервал

Он с трудом снимал ключ с кольца, неловко выворачивал, наконец, поморщившись, снял, — вот… вручая ей, — к слову, тот, кто приходил и искал меня? Он возвращался?

— Ах он, нет. Нет тот грубый нет, в смысле насколько я знаю а я редко отсюда ухожу, Пол хочет держать дом под замком так что я здесь всегда когда нет его хотя не то чтобы иначе не было бы, она продолжала, будто в паузе потеряет его за дверью, которую он отодвинул, — в смысле иначе меня не было бы здесь. Пол сейчас уехал его не будет два-три дня и вы наверняка уйдёте раньше чем я вернусь, в смысле через несколько минут мне надо уходить у меня сегодня днём встреча но это не, это не ходить куда-то по-настоящему… Он подобрал скомканный дождевик, поворачиваясь к двери, он ведь не ослышался, как она упоминала по телефону Монтего-Бей? — Ой слышали? И вскочила вдогонку его прощальной любезности, пока он обходил стол, со словами — когда вы приходили в последний раз да я, может я и говорила но нам пришлось отложить. У нас там друзья которые, люди которых Пол очень ценит но он так занят, так часто теперь в разъездах но только по делам, такие места как юг и Техас и Вашингтон в смысле туда по-настоящему поехать не захочется… Она подошла не дальше двери, где на самом пороге стоял он, оглядывая комнату так, словно с тех пор, как уходил, в этом беспорядке могла измениться какая-то деталь. — Люди просто ждут что всё само сделается а делать всегда приходится Полу, это он подает все идеи полагается на других потом оглядывается а их нет как не было вот почему на него так полагаются, он…

— Да пока не забыл, спиной к ней, скручивая сигарету, — вам было бы удобно выдать мне сейчас чек за аренду?

— Да я, как раз об этом я хотела сказать… она осторожно отступила на шаг назад, уже войдя было в комнату, где лежал оползень книг — результат её последнего отступления, — в смысле поэтому Пол иногда что-то забывает, сегодня утром, когда уходил, забыл отдать мне чек за аренду в смысле можно его отправить почтой, если бы мы отправляли вам деньги почтой тогда бы я знала в смысле я занимаюсь почтой но если мы до сих пор даже не знаем где вы живете?

— Тогда вам лучше знать, сказал он, найдя где-то карандаш и оторвав уголок от ненужного календаря, только временно, он живёт у друга пока кое с чем разбирается.

— А… она прочитала полученный обрывок, с упавшим голосом, — это же не настоящий адрес, я хочу сказать это просто номер почтового ящика а не где вы остановились у той кто, в смысле вы вероятно остановились у той с кем познакомились после того как, после того как она ушла я хотела сказать, я не хотела сказать…

Он наконец обернулся к ней в выдохе дыма, опёрся на стол, сплошь заваленный бумажками, книгами, папками, грязными блюдцами, кофейной чашкой, лампой без абажура. — Это просто человек, которого я знаю много лет, сказал он, — там никого, его нет в стране. Теперь не хочу вас задерживать, вы сказали у вас встреча а у меня здесь хватает своих…

— Да, я не хотела любопытничать, просто… она попятилась, — в смысле я вас не виню, жить здесь одному целых два года когда всё здесь, всё так и ждёт например шёлковые цветы когда спускаешься по лестнице погодите, ой погодите я как раз кое-что вспомнила пока вы не заняты погодите, я принесу… и она оставила его тянуться за захватанным стаканом на книжной полке, доставать бутылку из бумажного пакета в кармане дождевика и наливать порцию. Он опрокинул стакан, скрутил ещё сигарету и закурил под звук её шагов на лестнице, и теперь её губы были подведены отчётливей, а веки не так поспешно, когда она вошла на кухню с потрепанной адресной книжкой. — Это было в мусоре, показалось важным я подумала…

— Вы обыскиваете мой мусор?

Она встала как вкопанная с другой стороны стола, когда он отнял у неё книжку — я не хотела, я думала может вы выкинули по ошибке казалось…

— Это, ничего пробормотал он, пока скручивал её в руках с таким видом, будто прибавит что-то ещё, после чего обернулся к мусору выкинуть, и там задержался, наклонился, потянулся в мусор — вот, вы не против если я спасу вот это?

— Нет стойте не надо не это нет я, стойте… Зардевшись, она схватилась за уголок стола, — ох… переводя дыхание. — ох. Он выпрямился с журналом «Нейчерал хистори».

— Я думал вы его давно выкинули.

— Нет это ничего да, да с той статьёй о, на обложке? вы говорили они воровали скот? И её внезапная поспешность как будто возложила на его ответ всё, масаев и их угоны скота, словно прямо сейчас, на этой кухне, для неё, вцепившейся в угол стола, больше ничего не имело значения.

— Ну, ну да, сказал он — они, издревле они верят что весь скот в мире принадлежит им. Когда они грабят другие племена то просто возвращают то что давным-давно было украдено у них, полезная выдумка верно… Он про тянул ей журнал — может хотите прочитать? Мне всё равно нужно не это, просто там статья о пилтдаунской подделке могу её вырвать и…

— Это ничего нет, нет оставьте себе всё пожалуйста. Я, мне бы очень хотелось остаться и поговорить, вы не знаете который час? Часы на стене вчера ночью остановились и я…

— Два двадцать, сказал он, сверяясь лишь с её хватающими друг друга руками, следуя за её спешкой к пальто, накинутому на столбик.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.