— Почему тогда ты в нескольких сантиметрах от меня? Снова.
Последнее слово она произнесла еле слышно.
Он мазнул взглядом по гриффиндорскому галстуку, затянутому вокруг её шеи, будто надеясь, что это приведет его в чувство, а затем снова поднял на неё глаза. Губы Грейнджер были слишком близко, чтобы не думать о них.
Красный и золотой цвета потерялись в какофонии запахов и ощущений.
— Малфой.
Он знал: она скажет что-то, что заставит его ощутить ярость. Снова ярость. Но сейчас, так близко от неё, он не ощущал. Лишь внезапное, накатывающее желание проникнуть в грязный рот. Двигать в нём своим языком. Такой тугой, такой влажный. Такой отвечающий. Ему, а не какому-то грёбаному Курту Миллеру. Ему.
Она бы вцепилась пальцами в его плечи или зарылась в волосы. Прижалась бы к нему, ощущая его адский стояк, который уже топорщил штаны. От мыслей. Всего лишь от мыслей о том, как она выдохнет в его рот. И выгнется. А он позволит.
Я, блядь, свихнулся.
Яхочугрязнокровку.
— Ты сам сказал, чтобы я забыла о вчерашнем, — дрожащий голос. Она шумно, глубоко дышала. Драко хотел, чтобы ей нравился его запах.
Он знал, что нравился.
Ее слова проникли в мозг. На секунду вернулась злость.
— Ты думаешь, я собираюсь целовать тебя? Чтобы я потом выхаркал все свои внутренности?
Она молча сжала зубы, но промолчала.
— Он хорош, да?
— Кто?
— Миллер.
— Что ты несёшь?
— Ответь мне, блядь. Хорош? Он засовывал свой язык в твой грязный рот? Или, может быть, еще куда-нибудь? — прорычал он ей в лицо.
Гермиона растерянно смотрела на него, не понимая, зачем он говорит эти гадкие вещи. Почему его это хоть как-то заботит и зачем она вообще пригласила Курта пройти в гостиную старост.
А когда смысл слов дошёл до неё, она прошептала:
— Ты, чёртов козёл, не смей говорить подобные вещи обо мне.
— Я забыл, сучка, что ты фригидна как…
Тонкие руки толкнули его в грудь, и он от неожиданности сделал шаг назад, а она метнулась к лестнице. Дикий серых глаз словил её за секунду раньше, чем сомкнувшиеся на её тонком локте пальцы.
«Зачем ты остановил её?!» — заорало подсознание.
И тот же вопрос кричали её горящие глаза, когда она повернула к нему голову, отчаянно дыша приоткрытым ртом.
Я не знаю. Я не знаю.
— …не знаю.
Это ничего не значило.
Совершенно. Он даже почти ничего не чувствовал.
Она снова сама подняла голову к нему, он мог поклясться. Конечно, сама. Он не мог первым потянуться к грязнокровке.
Просто…
Просто его губы с силой впечатались в неё. Со всей силой того, как она завела его своим маленьким, влажным, тёплым ртом, скользящим в нескольких сантиметрах от его губ, и сводящим с ума, и выводящим из себя — вчера, сегодня, постоянно. Неощутимым и оттого ненавистным, желанным, необходимым.
Он чувствовал, как в его губы толкнулся её тонкий протест. Она постаралась отвернуть голову. Он удержал.
Он сильнее.
Грязнокровке было больно, он знал это, вжимая её губы в стиснутые зубы, надеясь, что эта боль отрезвит и его, и её. Не отрезвляла. Не отрезвляла, а только сильнее заводила. Её губы были горячими и такими неправильно-вкусными.
Остановился, почти со стоном. Поднял голову, глядя на неё. В глаза.
На реакцию. Последовавшую тут же за его взглядом.
— Нет, Малфой! — она вырвала руку из его пальцев, в ужасе распахивая глаза, собираясь сделать шаг назад, но он резко привлёк её обратно, сжимая плечи, ощущая, как отключаются мозги. — Отпусти, хватит! Мал…
Он снова поцеловал её. Коснулся губами движущихся, говоривших губ, прикрывая глаза и тихо выдыхая, ощущая вкус. Её вкус.
Ему это было нужно. Потому что — это было ещё вчера. Он думал, что показалось — но нет. Сейчас снова.
Демоны под кожей замолчали. Успокоились. А сердце в груди — с такой силой, будто вот-вот разорвётся. Удары эти разносятся в тишине головы и комнаты. А он целует, лижет, пьёт до самого дна, всасывая поочерёдно то нижнюю, то верхнюю губу Грейнджер.
И когда поцелуй из сплошной полосующей жестокости стал таким всеобъемлющим? Стал чем-то, что перекрывало воздух. Не позволяло отпустить её плечи, которые то норовят прижаться ближе, то — отпрянуть.
Нет, Грейнджер. Ещё немного.
Дай-мне-почувствовать.
Драко не сразу понял, что следующее движение её не было протестом, пока оно не повторилось. Неумело, осторожно. Как давно она не сопротивлялась? Шевельнула губами в ответ, легко лаская его рот, отчего горячая волна пронеслась по спине, а волоски на всём его теле встали дыбом.
Она ответила. И снова — на этот раз раскрываясь. Встречая язык и пытаясь втянуть его в себя.
Он тихо зарычал, против воли прижался к маленькому телу, терзая, кусая. Вбирая. Не отрывая рук от её воробьиных плеч, которые теперь с силой тянул на себя, но не позволял ей прикоснуться к нему.
Чтобы не сойти с ума прямо здесь.
Хотя он уже сходит.
Прихватывает зубами пухлые губы. Рычит. Обводит языком, едва сдерживаясь, чтобы не застонать от ощущения, что приносили трущиеся о напряжённый член брюки.
Останови это. Прекрати.
Чёрт, он хочет глубже.
Малфой отпускает одно плечо и поднимает руку к её пылающему лицу. Надавливает на крошечный подбородок большим пальцем, не отрываясь от её рта, чувствуя, как послушно открываются губы. Проникает языком внутрь.
