— Не кажется ли тебе, Август, что мы сейчас словно на маленькой, скале среди океана и не знаем, с какой стороны хлестнет волна, чтобы смыть нас?
— Нет, не кажется, — сухо ответил Берзин. Он протирал браунинг и с насмешкой добавил: — Даже несмотря на то, что ты так красиво сказал…
— Не сердись, — попросил Мандриков, — этого еще не хватало. И так на душе неважно. Хочешь, я прочту что-нибудь? Например, сонет хороший?
— Давай! — Август одобрительно кивнул.
Мандриков взял один из томов собрания сочинений Шекспира в коричневом кожаном переплете, неизвестно как оказавшегося на складе. Оттуда его и принес Мандриков. Он разгладил глянцевые страницы, кашлянул и начал декламировать:
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли замкнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Мандриков замолк и перевел дыхание, взглянул на Августа:
— Ну как?
— Даже твое чтение не могло испортить впечатления, — улыбнулся Берзин. — Замечательные стихи. Только вот не нравится мне первая строка. Как там? Прочти-ка ее.
— «Измучась всем, я умереть хочу», — прочитал Мандриков.
— Плохая, — убежденно произнес Берзин. — Что за смирение, за покорность, за бегство. Не умереть, а бороться и изменять надо то, на что с тоской смотрит этот Вильям. — Берзин улыбался. — И что такое: «Измучась?» Значит, уже сдался?
— Это же написано триста лет назад, — уточнил Мандриков, но Берзин продолжал свою мысль:
— Злоба и подлость не уступят без борьбы доброте и честности. Пока куются мечи, пока богатые угнетают бедных, борьба будет продолжаться. Борьба не на жизнь, а на смерть!
— Здесь колчаковцы тоже без борьбы не отступят, — заметил Мандриков. — Что же все-таки они замыслили?
— Не будем гадать на кофейной гуще. — Берзин собрал браунинг и, проверяя, щелкнул курком. — Хороша вещь. Так вот! Как это говорится: утро вечера мудренее.
Август был спокоен, во всяком случае он так выглядел.
— Вот именно — мудренее. А не думаешь ли ты, что ночью… — начал Михаил Сергеевич, но Август перебил его:
— Что бы ни случилось, не пойдешь же ты сейчас прятаться в тундру или к Волтеру! В поселке даже иголке трудно затеряться. Ложись спать.
— Я еще почитаю, — мотнул головой Мандриков и, наугад открыв книгу в новом месте, погрузился в чтение «Макбет».
Он так увлекся трагедией, что забыл об окружающем. Сила слов захватила его. Несколько раз он перечитал и подчеркнул карандашом поправившуюся ему строку: «Непрочен дом, что на крови заложен».
— Хорошо сказано.
Негромкий стук в дверь оторвал его от книги. Мандриков автоматически потянулся к лампе и прикрутил фитиль. Комната погрузилась в полумрак. Мандриков поднялся с табуретки и разбудил Августа. Берзин вскочил с кровати и негромко сказал:
— Живым не даваться, — в руках его появился браунинг.
— Убери револьвер, — рассердился Мандриков. — Твоя жизнь нужна революции. Если пришли за нами — пусть берут. Товарищи уже знают, что делать, — повелительно сказал Мандриков.
Стук повторился. Мандриков посмотрел на Августа и пошел к двери. Проснулась жена Клещина. Август сунул револьвер под подоконник. Михаил Сергеевич подошел к двери:
— Кто?
— Вам записка, — ответил женский голос.
«Старый прием», — Мандриков откинул крючок и распахнул дверь, ожидая колчаковцев. На пороге появилась Груня. Мандриков смотрел на незнакомую женщину с удивлением. «Что ей надо?» Груня закрыла дверь. Он заглянул ей за плечо, все еще ожидая увидеть милиционеров, винтовки, но там была темнота.
— Тебе, читай! — сказала она и протянула ему записку.
Михаил Сергеевич с недоумением взял маленький квадратик бумаги, поднес к лампе и быстро прочитал: «Мне нужно с вами поговорить немедленно. Вам грозит опасность. Выйдите. Я жду. Записку уничтожьте». Подписи не было, но Михаил Сергеевич догадался, кто автор записки. Он был взволнован и быстро спросил Груню.
— Где она?.. — и тут же подумал: «А не ловушка ли это?»
— Иди, ждет она. — Груня потопталась у двери. — Чего стоишь? — И, словно догадываясь, о чем думает Мандриков, добавила — Одна она, с Блэком.
Мандриков посмотрел на Берзина. Тот не произнес ни слова, лишь нахмурился. Он знал об увлечении Мандрикова и осуждал его. Виновато посмотрев на друга, Михаил Сергеевич набросил тужурку и вышел следом за Груней. В темноте казалось, что снег скрипит громче обычного, мороз крепче и злее, а со всех сторон следят чьи-то глаза. Он увидел Чернец. Она стояла с собакой. Блэк едва слышно заворчал.
— Привела! Вот он. Я побегу. — Груня еще не успела отойти, как Елена Дмитриевна бросилась к Мандрикову.
— Пришел. — Она прижалась к нему и снова прошептала: — Пришел.
Михаил Сергеевич крепко обнял ее…
Елена взволнованно рассказала Мандрикову все, что узнала за столом. И чем больше он слушал ее, тем сильнее росло его подозрение. Провокация? Когда же она стала умолять его спасти себя, куда-то бежать, он перебил ее:
