Пламя над Тереком - [149]

Когда подошла моя очередь, дядя Карамурза, подавая мне вышитую сорочку, сказал: «Ты самый маленький, Астан, кем хочешь быть?» Я молчал, плохо скрывая свою обиду. Не сорочка нужна была мне, а обещанная гармонь. А дядя будто не замечал этого, весело разговаривал, смеялся, что еще больше повергало меня в уныние. От света его больших лучистых глаз мне почему-то хотелось плакать. «Артистом будет Астан, артистом, — громко сказал Алексей. — Он больше всего на свете гармонику любит». — «Артистом? — переспросил дядя Карамурза и громко рассмеялся. — Неужели и в нашей семье будут артисты?» Я готов был разреветься. А дядя хитро подмигнул мне и громко, чтобы все в доме слышали, сказал: «Ну что ж, джигит, будь артистом, только хорошим артистом… наш род Кесаевых не терпит непутевых. И раз ты артист, то вот тебе и гармоника, играй на здоровье да людей весели».

С этими словами дядя Карамурза осторожно развернул покупку и поднял к самому потолку настоящую, красивую, с перламутровыми пуговками гармонь… У меня дыхание перехватило…

На другой день я уже мчался к Мерет — самой красивой девушке в нашем селении, на всю округу славившейся своей игрой. Лучше ее никто не играл. Все любили ее за доброту и веселость. Я мчался к ней, как джигит, исполненный отваги, я надеялся, что она поймет меня и научит так же хорошо играть… Втайне мечтал… Ох эта область личных интересов… Влюблен я был в Мерет по уши.

Глава третья

Не успел Астан как следует уснуть — вокруг лодки опять стали рваться глубинные бомбы. От их взрывов корабль под водой сотрясался, как листья тополя на ветру.

Неприятельская авиация нащупала курс лодки и решила, видимо, отомстить «Малютке». С наступлением темноты бомбардировщиков сменили вражеские катера. Опасность возрастала.

Кесаев ни на минуту не покидал своего командного места, и «Малютке» удавалось ускользнуть из-под бомбовых ударов, не теряя своей маневренной способности от наносимых ей повреждений.

На вторые сутки, под утро Кесаев перехитрил противника— «Малютка» вырвалась из вражеского кольца. Полным ходом лодка направилась к своему берегу. Уставшему, измотанному экипажу предстоял отдых, а «повзрослевшей», принявшей боевое крещение «Малютке» — ремонт.

Мысленному взору молодого командира представилась встреча на базе, и он волновался, но уже не тем волнением виноватого человека, которое охватывало его после неудачи с улизнувшими эсминцами, а волнением именинника: у пирса — оркестр, строгие ряды встречающих друзей-подводников… Рапорт комбригу и комиссару о том, как прошла операция… Затем… Да что говорить: в кают-компании комбрига — накрытые столы… Слова одобрения… Традиция! Теперь так же, как раньше Грешилова и Иосселиани, будут встречать и его.

Своевольная гордыня, как ни отгоняй ее, все-таки заползала в душу: что теперь скажут те, которые еще совсем недавно называли его «беспомощным ребенком», а то и «молокососом»? Какой шуткой отшутится сам морской волк Иосселиани? А как ослепительно будет блестеть на солнце цифра «1» в середине резной пятиконечной звезды на лбу боевой рубки корабля.

«Впрочем, чего я радуюсь? Говорят, единица — это пустяки, — подумал Астан, осматривая с мостика утопающее в зелени побережье Черного моря. — Девять или десять— дело другое!» Вот если бы такие цифры заблестели на его корабле. Ей-право, можно умирать и чувствовать себя счастливцем! Лиха беда — начало. А там, может, и пойдет…

Кесаев отдал помощнику распоряжение подготовить корабль к встрече на базе, а сам сел за бритье, затем надел парадную форму.

Вахтенные начали наводить лоск на лодке. Свободные от вахты принялись «драить» себя — брились, мылись, приводили в порядок одежду. Таков железный морской закон: как бы ты ни устал в море, а на сушу должен сойти аккуратным, отглаженным, чтобы ни единой пылинки на тебе не осталось. Сегодня тем более: лодка вернулась с боевой операции победительницей.

Матросы словно забыли об усталости. Лица светились радостью. Теперь отдохнут. Напишут письма: кто матери, кто любимой девушке или жене и детям. И первое слово будет о своей победе, скромно, но гордо: «Воюем! Пустили на дно пирата… Уменье наше и настойчивость в бою, как говорит командир, обеспечили нам удачу. Врага мы бьем крепко и скоро совсем добьем». Приятно, конечно, когда можно написать такое письмо своим близким.

Лишь Твердохлебов скучал.

— Чего ты куксишься? — допытывался его друг, электрик Яков Чивиков. — Все радуются, а ты вона что!..

— А чего мне плясать. Говорил не раз: горит и пропадает под врагом моя родина — Курская область. Горе моей семьи не дает мне покоя. Душит меня…

— Так ведь мстим же! Пирата вот утопили. Разве это не радость!

— Конечно, хорошо, кто спорит. Но я бы хотел сейчас не на праздник попасть, а на передовую и в атаку чтоб пойти. Хотя бы двух фрицев задушить этими руками. И чую, что легче бы стало на душе. А то какая тут война! Врагов бьешь и совсем их не видишь. Конечно, командиру со своими помощниками хорошо — они хоть в перископ видят, кого утопили… А я что вижу? Сижу в брюхе лодки, как Иов-мученик в желудке кита. Не только глазом — нутром и то не чую нашу победу. Не вижу, — значит, и не чую. Понял теперь?