Пламя дьявола - [43]

Последующие несколько часов она провела бесцельно слоняясь по комнатам и по двору. Время тянулось неимоверно медленно, а ее осторожные предложения помочь Марии были с улыбками отклонены. Один раз она попыталась прилечь, но так вертелась на постели, что решила лучше подняться.

Самое странное во всем этом было то, что Мария не проявляла беспокойства из-за отсутствия мужчин и в ответ на вопросы Рэчел лишь улыбалась и пожимала плечами.

В конце концов Рэчел вышла на веранду и села в качалку. Настроение ее падало с каждой минутой. Было около четырех часов, когда ей пришло в голову, что он может вообще не вернуться. Она положила веер, которым отмахивалась от мошек, и резко выпрямилась в кресле.

— “Бог ты мой, — подумала она, — но ведь этого не может быть. Он не мог… он не бросит меня вот так запросто. Или да?”

Тот факт, что он стал для нее необходим, как воздух, не исключал и другого факта: она его практически совсем не знала. Речел крепко сцепила пальцы, чтобы они перестали дрожать, и набрала в грудь побольше горячего влажного воздуха. Может, он всегда так делает. Уезжает и все. Может, весь восточный склон Кордильер усеян брошенными им женщинами, и все они сидят, как само Терпение на памятнике и слегка улыбаются.

Может, через некоторое время подойдет Мария и сообщит ей эту новость на языке жестов.

“Да прекрати же, — приказала она себе. — Ты просто смешна. Если уж он решил бы тебя бросить, то зачем ему оставлять тебя у собственных друзей, тем более у идеализирующей его Марии!”

“Все равно он исчез безо всякого объяснения, — спорила она сама с собой. — А его исчезновение означает, что мы прибудем в Диабло, по крайней мере, на один день позже”.

Она почувствовала, что краснеет. Может, он пришел к выводу, что больше ее не хочет, и его исчезновение — просто способ дать ей это понять.

Она беспокойно поднялась и вернулась в дом. Мария сидела у стола, перед ней стояла потрепанная картонная коробка, на лице у нее была нежная улыбка, и Рэчел стало стыдно за свое дурное настроение. В конце концов Рамона ведь тоже нет, а Мария явно считает это нормальным явлением, а не концом света.

Мария подозвала ее жестом и показала на скамейку рядом с собой. Ее просили подойти и посмотреть, что у Марии в коробке. Ей стало стыдно, что Марии приходится изобретать для нее развлечения. По крайней мере, надо было сделать заинтересованный вид и выполнить ее просьбу.

Оказалось, что притворяться ей не пришлось. В коробке были фотографии. Ей показали Витаса ребенком, Витаса — удивительно красивым маленьким мальчиком, и его же — подростком, который несмотря на недавно появившуюся на глазу повязку, глядел в объектив смело и уверенно. От этой храбрости и жесткого взгляда мальчика у нее заныло сердце. Контраст между весело смеющимся в объектив ребенком и разочарованным жизнью подростком был слишком разителен. Лицо Витаса уже несло на себе печать ответственности и страданий, и ей было горько видеть это.

Были там и другие фотографии. С помощью Марии она без труда узнала его красивую темноглазую мать и хорошенькую сестру. Портрет покойного отца произвел на нее особенно сильное впечатление. Ей казалось, что она видит Витаса, каким он будет через двадцать лет. Была там и фотография отца и сына вместе. Витас сидел на спине пони, а его отец стоял рядом и придерживал луку седла, как бы предохраняя его от падения. Рэчел заметила, что, когда Мария передавала ей это фото, глаза ее наполнились слезами, и догадалась, что снимок был сделан незадолго до трагедии, постигшей семью.

Ее, конечно же, больше интересовали фотографии Витаса, а не демонстрируемые с особой гордостью снимки его сестры: во время ее первого причастия, во время свадьбы, крещения ее ребенка. Но Рэчел вынуждена была признать, что девушка была красива, с нежными улыбающимися глазами и без малейшего налета цинизма или насмешки столь присущего ее брату.

Наконец Мария глубоко вздохнула и стала собирать драгоценные реликвии, чтобы снова убрать их в коробку. Рэчел помогала ей, когда заметила большой бумажный конверт, лежащий под ними. Подняв его, она заметила, что из него высовывается уголок фотографии, которую она, как ей показалось, еще не видела. Видимо, Мария просто забыла о ней, так как она с удовольствием показывала ей все остальные. И она потянула фото из конверта.

— No, senorita, por favor[15], — заволновалась вдруг Мария и сделала попытку выхватить конверт у Рэчел из рук. Инстинктивно Рэчел потянула к себе фото и потом увидела то, что Мария так не хотела ей показать. Это была большая блестящая фотография, сделанная возле этой самой хижины. На ней, естественно, был запечатлен Витас. Одетый, как обычно, в темное, он холодно и неулыбчиво смотрел в камеру. Но он был не один. С ним рядом стояла женщина, светловолосая и миниатюрная, одетая шикарно и изысканно, как одеваются богатые американки. Но она смотрела не в объектив, и на ее лице не было обычной для туристов улыбки. Она смотрела на Витаса и, если камера не лгала, то и не щадила бедную женщину, потому что выражение откровенного голода было очень четко схвачено и обнажено на снимке.