Пламя дьявола - [44]

— Audemi, senorita[16]. — Мария вырвала из руки Рэчел фотографию и спрятала ее в конверт. Выглядела она погрустневшей, растерянной и смущенной, даже виноватой, как будто нечаянно выдала чужой секрет.

Странно, но Рэчел была рада тому, что она и Мария не знали языка друг друга, и потому извинения и объяснения были между ними невозможны. Кроме того это означает, что Рэчел не в состоянии унизить себя окончательно, расспрашивая Марию об этой женщине.

“Я уже знаю все, что мне надо было знать, — подумала Рэчел. — Рамирес сообщил мне об основных эпизодах этой грязной истории еще там, в Асунсьоне. А вот остальное дополнила эта фотография”. Лицо американки, казалось, навеки запечатлелось в ее памяти.

Итак, Витас привозил сюда свою любовницу. Ну, что ж, по крайней мере, теперь было понятно, почему Мария нисколько не удивилась их появлению накануне. “Возможно, она привыкла служить горничной для его подружек, — с отчаянием подумала девушка, — и потому держит набор ночных сорочек для них”.

Она резко поднялась и направилась к двери, ничего не видя вокруг. Горло у нее пересохло, глаза горели. Ей хотелось броситься на грубо обтесанные доски пола на веранде — закричать и заколотить ногами, потому что мысль о том, как Витас обнимает другую, как он ласкает ее, доставляла ей нестерпимую боль.

Она и не представляла себе, что может так ревновать, может так мучиться.

“Ну, что ж, я не первая, кто это чувствует”, — говорила она себе и вновь вспомнила фотографию. Она была сделана не в начале их отношений, а в конце — это было очевидно. И если Речел позволит себе любить его, разве не тем же это кончится для нее — ее болью, ее жаждой, нуждой и его безразличием?

Ее всю передернуло. Мысль была непереносимой и то же время необходимой. “Единственной гарантией, что связь будет легкой, может быть лишь то, что обе стороны останутся одинаково холодными, — уныло размышляла Рэчел. — Необходимо оставаться беззаботной и спокойной”. Может быть, таковы и были вначале намерения этой американки, но очевидно, намерения эти оказались для нее невыполнимыми. Напряженные глаза, глядящие с такой ненасытной жаждой на равнодушное, холодное лицо любовника, говорили о страсти и страдании.

И тут Рэчел подумала: “Но ведь я же знала… я всегда знала, что так оно и будет. Все время знала, что он может разбить мне сердце”.

Даже теперь оно не так уж спокойно, но каким-то образом ей все же удалось не попасться в его когти — полная сдача была бы для нее губительна.

Она горько подумала: уж не воспоминание ли об этой американке спасло ее прошлой ночью. Может, его все-таки начала наконец мучить совесть при воспоминании о сценах, слезах, отчаянии, которые он не хотел видеть вновь?

А может, ей повезло и она сможет расстаться с ним, сохранив хотя бы самоуважение от сознания, что эмоционально никогда перед ним не унижалась.

Но эти мысли нисколько ее не радовали и не утешали.

Она быстро бежала по бесконечному зеленому туннелю. Позади гремели лошадиные копыта, беспощадно настигая ее, но она не смела оглянуться и увидеть, на каком расстоянии от нее находится лошадь, потому что боялась споткнуться. Спасение, кажется, было впереди, за поворотом.

Но завернув, Речел поняла, что попала в ловушку. Выхода не было, потому что впереди был тупик — сплошная темная скала с крошечным темным отверстием. Но, подбежав к отверстию ближе, она увидела, что оно увеличилось — это был вход в пещеру, и там стоял Марк. Она испуганно позвала его, умоляя спасти ее, но он не сводил глаз с чего-то, что держал в своих руках, — с чего-то горящего, как зеленое колдовское пламя, — и казалось, что он ее не слышит. Она снова изо всех сил позвала его, но от ее крика пламя вспыхнуло ярче, поднялось высоко, и она увидела, что скала над его головой начала падать. И Марк тоже стал падать куда-то во тьму, и рот его раскрылся в беззвучном крике. Она снова и снова в отчаянии выкрикивала его имя, но звук лошадиных копыт почти настиг ее. К ней тянулись руки, и она стала вырываться… Только руки, держащие ее, оказались не жестокими и хищными, а необычайно нежными, и знакомый ей голос говорил:

— Проснись, querida. Это сон — только сон!

Она раскрыла глаза и некоторое время не двигалась, потрясенная и испуганная, неспособная сразу установить границу между реальностью и кошмаром, который она только что пережила.

Но реальность быстро оживала. Она была в постели, в хижине, и Витас сидел рядом с ней на кровати, обнимая ее. Щека ее была прижата к его обнаженной груди, а его рука нежно гладила ее волосы, и он что-то успокаивающе говорил ей на своем языке.

Рэчел наконец воскликнула:

— О Боже! Я спала!

— Как я тебе и говорил, — сухо заметил он.

В комнате было темно. Отодвигаясь от Витаса, она видела только его силуэт.

— Мне пришлось тебя разбудить, — продолжал он. — Я боялся, что дети напугаются, если услышат тебя.

— Я кричала?

— Ты звала Марка.

— Да, — она на мгновение спрятала лицо в ладонях. — Теперь вспоминаю. Он был в страшной опасности. Я должна добраться до него. Я знаю, что нужна ему.

— Что за опасность может ожидать невинного геолога на полевой практике? — протянул он. — Или, может, ты что-то скрываешь от меня, querida? Что-то, может быть, связанное с тем, какие именно образцы он надеется собрать?