Пламя дьявола - [41]

Она тоскливо посмотрела на чуть парящую воду, в которой плавали какие-то размятые зеленые листья, которые, кстати, приятно пахли.

Рэчел повернулась и увидела, что Мария стоит у кровати, держа в одной руке седельную сумку, а в другой разорванную рубашку и бюстгальтер, которые Рэчел забыла сжечь. Лицо женщины выражало испуг, даже потрясение, когда она подняла порванную одежду и повернулась к девушке, глядя на нее очень серьезно и вопросительно.

— El Senor? — Голос Марии был испуганным, но стоило Рэчел покачать отрицательно головой, как лицо ее прояснилось, хотя она и казалась еще удивленной. “И для этого есть причины”, — подумала Рэчел и начала неохотно расстегивать рубашку.

Каким огромным наслаждением было погрузиться в теплую душистую воду и почувствовать, как она смывает с тела пот и грязь! Мария тем временем отбирала из ее седельной сумки грязную одежду. Потом она посмотрела на довольное лицо девушки и ласково заулыбалась в ответ. Руки ее пришли в движение, — она пыталась что-то сообщить Рэчел. Наконец та поняла, что Мария предлагает помочь ей помыть волосы. “Это было бы блаженством”, — подумала Рэчел. Ее пальцы ловко освободили волосы от шпилек и распустили узел на затылке. Она закивала и улыбнулась Марии в ответ. Потом она сидела, прикрыв глаза, пока Мария мылила, терла, и прополаскивала ей волосы. Пальцы женщины были одновременно уверенными, нежными и ободряющими, когда скользили по ее голове. Ей вдруг представилась целая вереница черноглазых малышей с волосами цвета воронова крыла, послушно ожидающих, чтобы Мария помыла им головы. Что-то больно кольнуло ее в сердце, и она поняла, о чьих детях подумала. Где-то у него будет и жена. Разумеется, не случайная любовница, а сеньорита, выращенная и воспитанная в монастыре в одном из роскошных пригородов Боготы. Кто-нибудь вроде Изабель Аврилес, которая ни одного дня в своей жизни не работала и которой вовсе не надо зарабатывать себе на жизнь. Которая будет счастлива, проводя свои дни в праздности и сохраняя свое лицо и тело красивыми для мужа.

Когда голова ее была вымыта, Речел позволила Марии помочь ей выйти из ванны и обернуть вокруг себя, в виде соронга, большое полотенце. Потом она опустилась на колени около женщины, подчинившись ее жесту, и та стала полотенцем вытирать досуха ее волосы. У нее было такое чувство, будто все ее печали и заботы куда-то уплыли, как будто она снова стала счастливым и беззаботным ребенком. “Как было бы замечательно оставаться в таком состоянии всегда, — подумалось ей, — вот так лежать, опустив голову Марии на колени”.

Но Мария уже осторожно подталкивала ее, заставляя подняться. Рэчел встала и пошла к кровати, на которой были разложены ее вещи. Рука ее потянулась за ночной рубашкой и остановилась в воздухе. Ее там не было. Она перевернула чистые рубашку, джинсы и последнюю чистую смену белья, чтобы посмотреть, нет ли сорочки под ними. Это была всего-навсего коротенькая батистовая сорочка, которая практически не занимала места в сумке. По всей вероятности, она-таки оставила ее в чемодане в гостинице Асунсьона.

— Que pasa, senorita?[10] Мария подошла и остановилась рядом.

Рэчел порылась в памяти, стараясь припомнить забытое слово.

— Micamison[11], — наконец выговорила она.

Мария потрогала вещи, лежащие на постели одним пальцем, как бы делая вид, что ищет и побаивается, что они ее укусят, потом вышла из комнаты.

Вернулась она очень быстро, и в руках у нее была масса какой-то нежной белой ткани, которая, после того как Мария встряхнула ее, оказалась ночной сорочкой. Рэчел подумала, что эта старинная вещь наверняка стоила бы немало фунтов в комиссионном магазине в Англии. Высокий воротник и длинные рукава были украшены кружевом явно ручной работы, а длинная юбка была необычайно широкой. Кроме того, что она едва заметно отливала желтизной на складках, она была в отличном состоянии и очевидно являлась чем-то вроде реликвии.

Рэчел запротестовала. Это была очень красивая вещь, она вполне могла бы храниться в музее, но Мария и слышать ничего не хотела. Прежде чем Рэчел успела ее остановить, она уже ловко убрала полотенце, в которое была закутана девушка, и накинула на нее рубашку, осторожно вытащив из-под ворота еще немного влажные волосы. Потом Мария взяла щетку, стала расчесывать их и остановилась только тогда, когда волосы легли гладкой сверкающей массой медового цвета на плечи Рэчел. После этого женщина взяла с кровати чистую одежду, перенесла ее на стул и прошла по комнате, выключая по дороге лампы и оставив только одну, на тростниковом столике между кроватями. Она вышла, захватив с собой влажные полотенца и напоследок бросив в сторону Рэчел чуть насмешливый взгляд.

Оставшись одна, Рэчел почувствовала себя бесконечно усталой и опустилась на край постели. Помытая, надушенная, расчесанная, одетая в белое, она нисколько не сомневалась, кого сейчас напоминает, — викторианскую невесту перед брачной ночью. Это было бы самой смешной в ее жизни шуткой, если бы она могла сейчас смеяться. Она расправила складки льна, размышляя, насколько утонченно-нежным был материал, и каким слабым и чарующим ароматом веяло от него, как будто он хранился с травами. Вероятно, кружево это плела какая-то испанская монашка для приданного невинной девушке, воспитывавшейся для замужества в монастырском уединении. Как потрясена была бы эта добрая сестра-монахиня, — грустная улыбка появилась на губах Рэчел, — если бы она могла представить себе, что сделанная ею рубашка будет на девушке, спокойно размышляющей о ночи любви с мужчиной, которого она почти совсем не знает. Хотя это не совсем правда. Она вовсе не была спокойна. Туча трепещущих колибри, виденных ею в лесу, была ничем по сравнению с трепетом в ее груди. Она хотела, чтобы Витас поскорее пришел и обнял ее и, по крайней мере, заставил бы ее перестать думать.