Пламя дьявола - [34]

Ну, что ж, ей это удалось, по крайней мере, отчасти. Он перестал ее ласкать, но она вовсе не убедила его отказаться от стремления овладеть ею, а это может привести к разрушительным последствиям.

Он ее напугал, — думала Рэчел. — Напугал тем, что заставляет ее чувствовать своею сдержанную силу, когда он ласкает ее, напугал той странной нежностью, которая, казалось, заставляла его сдерживать свою страсть, будто он чувствовал, что ведет ее еще не хоженой ею дорогой.

“Ну, так я убила все это, начисто уничтожила”, — с тоской подумала она. Чего теперь ей ждать вместо нежности? Бездушного обладания, по всей вероятности. Быть использованной до тех пор, пока он не удовлетворит движущие им гнев и желание. И если его нежность ее пугала, то одна мысль о том, что ей придется быть игрушкой для его чувственного удовлетворения приводила ее в настоящую панику.

Она поймала себя на мысли о том, что произошло бы, если бы она поддалась собственным инстинктам там, на горном склоне, и отдалась ему. Вероятно, они так и оставались бы там, — думала Рэчел, — или, если бы и решили продолжить путешествие, то их молчание было бы совсем другим. И возможно, они не искали бы ночлега в finca[3], к которой сейчас приближались. (Она уже заметила между деревьями крышу.) Они бы поставили где-нибудь палатку и спали бы обнявшись в ней.

В горле ее что-то больно сжалось, она сморгнула слезу. “О Боже, — думала Рэчел, — это не может происходить со мной. Я не хочу этого. Я приехала сюда, чтобы доказать, что я человек, личность, и вполне могу контролировать любую ситуацию. Что я больше, чем просто красивое лицо и тело и масса противоречивых эмоций. Я хотела заставить дедушку поверить, что могу совершить все, что мог бы сделать мужчина, если ему этого захочется. Я даже не могу сказать, что он меня не предупреждал, хотя ему, разумеется, и в голову не могло прийти, что я окажусь в таком положении”.

Да она и сама-то не могла себе этого представить. Созданный Ли образ Снегурочки в какой-то степени служил для нее защитой, которая прикрывала ее и позволяла зализать свои раны. В результате ей не надо было укорять себя за неразборчивость в связях. Что за очаровательные благополучные иллюзии в отношении себя она питала! До появления настоящего соблазна никто и понятия не имеет о собственной слабости. Одно она теперь знала наверняка. Если бы ласки Ли зажигали в ней хотя бы искру того огня, который раздувало в ней малейшее прикосновение Витаса, она давным-давно стала бы его любовницей. На самом же деле она позволила собственному безразличию обмануть себя и заставить поверить в образ, навязанный ей, и в то, что она не подвластна велениям страсти.

Теперь-то она поняла, что это вовсе не так. “Но что из того”, — мрачно размышляла Рэчел. Они выезжали на дорогу, которой, казалось, действительно пользовались люди. Пыльная каменистая дорога имела отпечатки колес. От звука лошадиных копыт тощий цыпленок перемахнул перепугано через дорогу прямо перед ними и скрылся в кустах с возмущенным квохтаньем. Где-то впереди залаяла собака. Еще несколько ярдов и они увидят дом, — благодарно подумала Рэчел и впервые заметила, как сильно она устала и какой грязной чувствует себя. Из того, что она видела до сих пор, можно было сделать вывод, что finca[4] не являлась частью большой плантации. Речел нигде не видела признаков разведения бананов или кофе. Ей очень хотелось надеяться, что хозяева окажутся не слишком бедны, чтобы гостеприимство не было им в тягость. Рэчел чувствовала, что может вывалиться из седла от усталости. В тот момент, когда она об этом подумала, кусты раздвинулись, и появился мужчина с мотыгой на плече. Мгновение он смотрел на Витаса, как бы не веря собственным глазам, потом бросился вперед. Зубы его сверкнули в широкой улыбке, он выкрикнул какое-то приветствие. Она наблюдала, как Витас спешился и ответил на его приветствие.

Последовал разговор по-испански, слишком быстрый для того, чтобы Рэчел могла уловить его смысл. Но она догадалась, что Витаса просили объяснить, почему он здесь и почему у них третья лошадь, груженая вещами. Рэчел пришла к выводу, что Витас частенько пользовался finca для ночлега. Двое мужчин пошли вперед, ведя лошадей на поводу, а она ехала за ними, и в душе ее кипело негодование. Кроме одного короткого взгляда, брошенного в ее сторону, вновь появившийся человек ничем не проявлял своего внимания к ней, а Витас не сделал ни малейшей попытки ни представить ее, ни вовлечь в беседу. Что бы они там ни обсуждали, головы они склонили близко друг к другу, а голоса их были очень тихими и серьезными. “Должно быть, они ведут какой-то свой мужской разговор”, — с досадой подумала Рэчел. Когда она увидела дом, у нее перехватило дыхание. Он был чуть больше хижины, с проржавевшей жестяной крышей и широкой верандой, казавшейся довольно шаткой и окаймлявшей весь домик. На веранде было установлено что-то вроде плиты, и полная женщина склонилась над ней, вся поглощенная приготовлением пищи.

На ней было хлопчатобумажное платье и закрытый фартук, которые, как заметила Рэчел, носили и женщины в Асунсьоне. Волосы у нее были заплетены в косы и обернуты вокруг головы. При звуке приближающихся голосов она взглянула вверх, с коротким криком удовольствия бросила ложку, которой помешивала что-то в кастрюле, и, соскочив с веранды, поспешно кинулась в распахнутые объятия Витаса.