Пламень очистительный - [50]

— Всих вяжи, хлопти! Силком до дому доставимо! — Не растерялся кишивий в царящем вокруг хаосе, ухватив в сумятице первое, что подвернулось под руку, но умынка, скользючая от регулярного неумывания, шмыгнула грязным ужиком, цапнув на прощанье за палец гниловатыми зубами. Зато ксюхины «поршни» не заставили себя ждать и настигли прямо-таки неотвратимым возмездием.

— Вит жиних, тильки погляньти, дивки! Чуть за двирь — и ужи лапае киго ни пипадя!

— Вси они такии! В бой их, дивчины!

— Вот тоби! — Хрясь…

Парубки не заметили, как проскочили «рецепшн», где загипнотизированные дурки, выкатив перезрелые маслины глаз, зачаровано пялились на аппетитно шкворчащие на крышке кофейного аппарата, разрумянившиеся шкварки и коллективно вдыхали чарующие заморские ароматы…

* * *

Кишивий приходил в себя недолго: сказались боевая сноровка, выучка и выручка хлопцев, да только релаксация происходила уже на берегу Освора, «гди в холодни води добро вижимать примочки пид кари очи».

— Сказились дивки! Да разеш тик мижно? Чить шо ни по им — шась примо в мирду.

— Бизнись у их, а вин требуя хариктиру. Балит — то ни легкимислинни тинцульки пид миндалину. А гди ифрийтир? Чи, мабуть, маем питири?

— Ифрийтир в дивчинах ризочаровалси — пирешил с отчаяньи в жинки умынку взяти. Ух, и страшна умынка, ты б бачиу. И як ин ни боитьси?

— Питому — отчаяний хлопец! Тиким Осфор пи килино. Вон поглядайте, в лютый холодь нивисту отмыть питаитси.

— Ох, и черна с лица, питому, видать, в плин сдилася диброволькию, шо в баню шибко хотиля.

— А видайти, хлопти, зробилось вси, як в диброй писни поеться: «Ифрийтир моральни и стийки вжонилси на плинний!» — а, хлопти, як? Заспиваемо?!

— А як же, кишивий, заспиваемо!

И по широкой длани Осфора, над студеными «чоуно-блакитными», столь отрадными некогда христианским душам «вилнами» поплыла чудо-«писня», про то, «що» рано дуркам успокаиваться, так как придется в довесок к умынке расстаться аж с «целым мешком пряников».

* * *

— З-з-з-з — в потаенном кармане бахатура-радиста сработал зуммер вызова.

— Ц-ц, други-нукеры, начальство вызывает, однако. — Пришлось радисту стаскивать, к облегчению натруженных плеч, вещмешок, распаковывать портативный стервизор.

— Вот-вот, — оживился уличенный в злокозненности, от дальнейших интриг полоненный болярин, — давайте-ка мне ваше начальство — доложусь чин-чинарем о вопиющем самоуправстве, о самосудном произволе над личностной неприкосновенностью тоже не запамятую! — старался с оглядкой, но как можно громче пошуметь подневольный провожатый. Обнесенный дрекольем острог да полувкопанные в землю сырые срубы ям, хоть не «Ласкало» с солирующим Паваротти, но тоже не без акустики, для звукового резонанса место далеко не самое гиблое. К тому же одного из сторожей, спустившего в картишки вечернюю выпивку, от огорчения даже в предрассветный сон не клонило — вот и принялся со скуки на полном серьезе возмущаться:

— Эй, буяны полуношныя, счас как подыму на рогатину, тогда пошумите ужо! Пошто на часах дрыхнуть не дозволяете?! Какия такия права имееете?

— Ай, ля-ля-ля-ля! Бывали дни веселая — гулял я, молодец… — нойон, не отмечен выдающимся вокалом, но дерзнул выступить с сольной партией.

— Забить кляп провожатому — пусть соплями давится, морда коварная. Правильно про тебя консультант предупреждал, да я сдуру решил взять на поруки… — и молвил уж более приятное возмущенному слушателю слово:

— Прими, служивый, для бестревожного караульства, а мне довольно — всю напролет турпоездку без просыха. — Сунул в онемелые с мороза руки караульщика, даже не потрудившегося колом укорить виноватого, без малого не початую четверть — у того не просто челюсть отвисла и выроненное оружие брякнулось, сам чуть в мякину не присел от нечаянного подарочка.

— Вот это дело! Вот это я понимаю! — Сшибло со сторожа остатки дремы заодно с должностной спесью. — Оставайтесь, добры молодцы, разопьем приятной компанией по уставу караульному. Потом провожатого по острогу разбудим — покажет гостям столь радостным достопримечательности да растолкует об старине, об привиденческих приданиях и об нонешней лютости — заслухаетесь. А то, — видя, что устное творчество туристам не привлекательно, пошел караульщик от широты душевной на нарушения служебных обязанностей, — лавку сувенирную взломаем, для подарочков на память об странствиях, а? В гостевую землянку проводим, — продолжал прельщать подогретым четвертью гостеприимством, — мне ведь с заспанными сонями выпивать нет ну никакого удовольствия.

— Это кто сони? — На запашок из откупоренной бутыли продирали глаза прочие стражники, досель вполне мирно похрапывающие под телегой. Продрав же, потребовали:

— Заваливай в караульню, а то на дворе ветрено — хлестать из горла студено.

— Проснулась-таки алкашня, нет, чтобы дать пообщаться с культурным населением. Теперь внове ужирайся, бражничай безо всякого интеллектуального удовлетворения. Вот что, братцы, — спровадил сторож стребованную четверть под телегу а на свет выудил смахивающую на оглоблю жердину, — держите рогатину, сойдет взамен входного билетного пропуска, — чуть что не по вам, пользуйтесь на здоровьице. — Сам же, суетясь да потягивая носом, попинав торчащие наружу лапти, на освободившееся от оглобли место, с таким же примерно хрустом, еле втиснулся.