Пламень очистительный - [37]

— Гляжу, однако, любитель ты вырубаться, не от бражки, так от чего позабористей. — Вытащил из сугроба тело переводягино, чуть не задохнувшееся, напрасно силящееся набрать в легкие воздуху, подоспевший ментонерский ветеран. Не дожидаясь ни восстановления дыхания, ни новых тычков со стороны любителей дрекольем побаловать, забросил руку за свободу слова пострадавшего себе на набитые плечи да потащил вослед за обозом, пропахивая борозду поглубже санного полоза.

«Остаться без переводчика в столь щекотливом положении?.. Нет, сложившаяся ситуация чревата неприятностями, а то даже — недопониманием. Почему бы ни воспользоваться предложенными услугами чудака-«каманданте», тем более оцениваемые всего-то в ящик джина?»

Легко развернулся секретаришка на промерзших, лыжами скользящих галошах и облаял ушкуйников, что изготовились уж на свой манер поддать скорости кантующему подбитого доходягу доброхоту. Тявкал отрывисто, от проникающего в пасть мороза сипло, зато на самом командном изо всех незнаемых конвойными языке:

— «Халт! Хандер грабер! Нихте дивизионен панцер шляфен! Цурюк нах востен шнапсер дранк!» — Пользуясь застывшим смятением агрессивных аборигенов, подхватил переводягу под болтающуюся на весу руку и в тендеме с ментонером набрал вполне приличный ход.

— И-ишь ты, какую голосистую вражью сыть заполевали. Никак — заезжий тевтон, — сопроводил иноземца уважительный говорок несколько растерявшихся ушкуйничков.

— То-очно. Плохо: дровни далеко укатили — вот бы впрягли…

— Все, дальше сам пойду. Я, вообще-то, крепкий да только умаялся…

— Заткнулся бы, ей-ей — далеко ли до греха? Конвоирам сейчас не с подбитыми калеками возиться — торопиться нужно следы заметать, — поделился полевыми познаниями ментонер. — А патрон-то ничего-о, настоящий орлик — своих не бросает.

— Ну, так, интури-ист. Я его, знаешь, из скольких желающих переводиться выбирал? У-у… — с уважением к неброским достоинствам секретаришки откликнулся помаленьку оживающий переводяга.

Глава 3 Куда бы судьба ни забросила, и не надейся — о тебе помнит Родина

Предрассветная блеклая тишь, будто вцепившись снежным репьем, повисла на не чаявшем подарочка, в общем-то, крайне положительно характеризуемом, застывшем в безветрии наисвежайшем воздухе, вполне добросовестно, к тому же аж до косточек пробирающем морозцем всяк не ко времени праздно шатающегося ли, странствующего. И ничем лахудру эдакую не растревожить, не пронять, ни карканьем вездесущего воронья, невесть где, в заснеженной-то глубинке, откопавшего мусорную свалку, ни тявканьем шалых псин, что, выслуживаясь за пинок да швырок камнем, на время прикинулись сторожевыми, ни ржанием жеребчиков, нюхом чуявших вкус аппетитной, с заснеженных стрех соломки. Одна надежда: разобьют застывшее безмолвие чудища, мало, что двулапые да в малахаях на меху, но вдобавок бесхвостые, от которых никто, никогда ничегошеньки путного не дожидался и ничегошеньки, кроме загаженности природы, отравы вод и вырубки дерев, не заполучал. На этот раз надежда не обманула.

— Бух-бух-бух! — скривилась тишь от стука как от зубной боли.

— Эй, сторожа, хозяева! Ого-го-го! — Разрывая в клочья предрассветный туманчик, что, сберегая, пухлой шубейкой тишь укутывал, некий супостат вздумал в ворота дубасить да голосить и это в самый сладкий сон только-только как следует отогревшихся под овчинами тулупья стражников.

— Бух-бух-бух!

Застеснялась оголенная тишь постороннего внимания, не вынесла долбежки да зычного голоса — без следа растаяла в зимнем воздухе.

— Вот же нечисть. Чего с утра-то честных людей беспокоить, неужто зимней нощи недостает?

Ну нету, нету, вышла медовуха, первач, почитай, распродался — осталось с четверть для смены караула, так что бизнес прикончился, — заспанный страж почти нечленораздельно пробурчал утреннюю коммерческую сводку в холодом дышащую бойницу, не удосужившись даже отвислый нос наружу высунуть.

— Бух-бух-бух! — не унимались незваные гости.

— У-у, настырные нахалюги! Как тут не пожалеешь, что кулевринку всамделешную на «чермет» сволокли? — ведь иссушат же последнее здоровье. — Исключительно, чтобы поправить драгоценное, страж приложился к четверти, предварительно добросовестно взболтав мутную, как по ингредиентной рецептуре предписано, дрожжевую субстанцию и бдительно глянув на коллегу, спит ли?

— В самом, что ли, деле, загнать последнее? — Тут уж не до покоя, не до утоления жажды, когда за оконцем металл бряцает, на слух — чуть ни полновесными червонными. Сделал страж добрый глоток — перезвон чистогана в ушах, вроде как, даже усилился и ну подначивать на непродуманные действия.

— Деньжат загрести, пока начальник в башенной вежи с доброволкой, энтузиасткой караульного дела, дрыхнет, умаявшись? — Алчность все настойчивей, а потом и настоятельней подталкивала к опрометчивости, но караульщик — не простак, сиюминутному соблазну не поддавался. — Наваляют же потом, ох, наваляю-ют…

— Бух-бух-бух! — двинули в ворота как тараном, пуще прежнего — даже ужратый напарник в углу заворочался, запричмокивал слюнявыми сусалами.

— А почему бы нет? И из кувшина первачок выкушать могутно, чай, не графья спозаранку-то ломятся. Ну, а что наваляют, так то — не сейчас, да неизвестно кому от кого больше достанется…