Письмо на желтую подводную лодку - [41]

Вниз, к морю, ожившими пейзажами не скупившихся на яркие краски импрессионистов спускались ряды сизых слив, желтовато-золотой алычи, багровых вишен и разноцветных черешен… Лимоны, апельсины и мандарины радовали глаз всеми оттенками желтого и оранжевого. О серо-зеленым плоде с экзотическим, словно из сказок «Тысячи и одной ночи», названием «фейхоа» ребята слышали впервые, а здесь его тоже выращивали в большом количестве, но созревала фейхоа в начале теплой южной зимы, потому детей угостили только вареньем, впрочем, даже фейховое варенье привело уральцев в восторг.

— Вкус почти как у нашей клубники! — воскликнула Лизочка Орехова, известная в классе сладкоежка.

На радость таким же, как она, любителям сладкого, рос здесь и знакомый школьникам инжир, но и с ним оказалось не без сюрприза. Северные дети привыкли к инжиру вяленому, здесь же они увидели настоящие свежие смоквы — пепельно-зеленые снаружи луковички с сочной синей мякотью, полной мелких красных зернышек. Наконец, как объяснил садовый сторож (мальчишки посмеивались — как можно всерьез охранять такой огромный сад?), есть в совхозе и большие виноградники, которые дают знаменитое еще с царских времен вино, но они находятся с другой стороны монастыря. Между прочим, этот одинокий «страж райского сада», низенький кривоногий мужичонка с рыжими тараканьими усами и бородкой, выцветшими на солнце, в военной фуражке, по-казачьи сдвинутой набекрень, чтобы все видели седеющий, но еще независимо вьющийся чуб, важно потрясая охотничьей двустволкой, поспешил предостеречь:

— Вы, молодежь, у меня здеся не балуйте! Фрукты у нас дюже добрые, угощайтесь, конечно, на здоровьечко, но чтоб строго в саду, а с собой чтоб — ни-ни! И ежели кто когда удумает через сетку лезти, уж не обижайтесь — пропишу по первое число! И еще вот чего: по саду особо не разгуливайте — бык-то, пока не поймали, он где хошь шастать может. Ну как на него нарветесь — тогда беда!

За спиной мужичонки маячил долговязый толстый мальчик в зеленой застиранной и некрасиво растянутой футболке. Парнишке можно было дать лет пятнадцать, если бы не глуповато-наивное выражение лица, свойственное скорее трехлетнему малышу. Он с наслаждением обсасывал леденцового петушка, вытирая тягучие слюни замызганным рукавом футболки. Веснушчатый, с копной рыжих волос, пятнадцатилетний «детсадовец» напоминал Антошку из мультика, который «убил дедушку лопатой». Только рисованный Антошка на самом деле «дедушку любил», а у этого, похоже, всякое могло быть на уме.

— Батя, я с тобой ругаюсь, — басовито пробубнил он, дергая сторожа за штанину. — Я сегодня уж два раза с тобой поругался.

— Иди-иди, поиграйся, — тяжело вздыхая, досадливо отмахнулся тот.

Угрюмый дебил направился было прочь, но внезапно, чем-то явно заинтересованный, свернул к Матусевичу.

— Слышь, дай конфетку. Пажа-алуйста! Есть конфетка?

— Чё за вонь? Мальчик, ты мусор жаришь? Как от хряка воняет.

— Ну да-а-ай конфетку!

— И так щека щеку ест — попа не слипнется? — ехидно бросил Шурик.

— А я ее в рот положу… А то пойду котят топить.

Матусевич небрежно оттолкнул местного дурачка:

— Отвали!

Тогда «Антошка», ничуть не смущаясь, слюнявыми, испачканными в земле пальцами снял с «ковбойской» головы бесценную шляпу и тут же водрузил ее на свои взъерошенные вихры. Шурик растерянно оглядывался по сторонам, ища помощи и вместе с тем не желая, чтобы одноклассники заподозрили его в том, что он трусит и не в состоянии справиться с бесцеремонным дурачком.

— Ну, покажи ему карате, покажи полицейские приемы! Слабо? — подначивал Вася Алексеев. — Все, финита подарочку американских друзей! Тю-тю! Поносил — теперь дай другому!

— Я работаю над собой, развиваю в себе доброту и щедрость. Пусть берет, раз нравится, — выкрутился Шурка, которому, конечно, было жалко расставаться с обязательной принадлежностью настоящего парня с Дикого Запада.

Сторож, ни слова не говоря, осторожно снял дорогую шляпу с головы своего великовозрастного чада и, отводя покрасневшие глаза, снова бережно надел на пижона-курортника.

— Иди отсюдова, горюшко ты мое луковое. Погулял бы где… — пробормотал казак, подталкивая сына к выходу из сада.

— Я с тобой опять поссорюсь, батька, — набычившись, буркнул тот, но все же куда-то закосолапил. — Я с тобой это — уж три раза поссорился… Ба-атя!

— Что?

— Батя!!!

— Да что?

— Бать…

— Да говори уже!

— …Ой, забыл…

Тиллиму стало грустно: «Вот ведь семья. Отец и сын… Беда какая!»

Остальные восьмиклассники, втихомолку посмеявшись над угрозами сторожа, тут же забыли о его существовании. Перед юными художниками сейчас стояли гораздо более важные задачи, чем трясти тайком совхозный сад или стремиться к встрече с быком, а именно: передав игру светотени на листьях и ветках, разобраться с едва заметными оттенками коры. Но в классе освещение для натюрморта поставлено раз и навсегда, а в природе оно меняется каждую минуту. Зашло солнце за тучку, и все стало совершенно другим. Ветер тоже меняет картину. Обязательно нужно поймать момент и убедительно зафиксировать одно состояние.

Но сначала каждому предстояло скомпоновать рисунок. Он должен был объединять в себе три плана — на переднем какая-нибудь ветка или дерево, затем перспектива, построенная из деревьев, а на заднем плане, как здесь, — горный лес или море.