Письмо на желтую подводную лодку - [43]

— А я уже читал «Одиссею». — Тиллим не хотел хвастаться, но как-то само собой слетело с языка.

Учитель улыбнулся:

— Похвально. Только это из «Илиады». Рекомендую тоже прочесть.

Он больше не хотел стоять над душой у юного художника, вторгаясь в творческий процесс, и направился было к остальным ученикам, но пытливый мальчик задержал его вопросом:

— Евгений Александрович, а почему греческие боги такие жестокие?

— Так ты еще и философ! Хотя для человека искусства просто необходимо задаваться вечными вопросами, и само творчество — лучший способ их разрешения… Видишь ли, Тиллим, ты неточно формулируешь проблему: не греческие, а языческие боги. Именно так! Думай в этом направлении, и сам когда-нибудь непременно найдешь ясный ответ. Кстати, есть даже такая картина — «Античный ужас»… Ну, дерзай!

«„Античный“, кажется, означает „древний“», — вспомнил уроки английского Тиллим, когда опять остался в одиночестве. Он встал со стульчика, в который раз посмотрел со стороны на свою работу, пытаясь понять, чего в ней не хватает для завершенности. Наконец подошел к планшету и жирно заштриховал фон, оставив лишь один резкий зигзагообразный просвет. Получилась зловещая грозовая туча с молнией посередине как символ гнева богов. Мальчику даже стало неуютно: он вдруг почувствовал себя маленьким беззащитным существом наедине с подавляющей своими исполинскими величинами — небом, морем, горами — вечно непостижимой языческой природой, какой-то песчинкой в космосе. Теперь из уединения Тиллиму захотелось к людям, к родителям, но мама с папой были далеко. Осталось только наскоро сложить этюдник и, вырвавшись из объятий древнего ужаса, поспешить в объятия земляков-восьмиклассников.

Он застал самых близких для себя в этом экзотическом путешествии людей за фруктовым пиршеством. После выполненного учебного задания, позабыв о сложных взаимоотношениях и столкновении самолюбий, мальчишки и девчонки поглощали насквозь пропитанные солнцем, сочащиеся медовой влагой плоды и ягоды. Для уральских детей это изобилие фруктов было настоящим даром щедрого Кавказа. Дома, конечно, были антоновка и белый налив, сливы и вишня и множество чудесных лесных ягод, но все остальное попадалось разве что на рынке и было недешево. Тут же все это южное ассорти прямо свешивалось в рот с дерева или куста — ну как устоять против такого соблазна, тем более что и взрослые его только приветствовали, хотя и с условиями: ни в коем случае не есть немытое или, как нелепый сторож, запрещали уносить с собой. Провожая дорогих чад в теплые края, родные наперебой наставляли: «Налегайте там на витамины!» И будущие художники налегали, а Тиллим с удовольствием к ним присоединился. Один только Шурик Матусевич, которому «в теплой жаркой Африке» даже кокосы с папайей приелись, а еще просто из принципа — всегда подчеркивать, какая он уникальная, утонченная творческая натура, — демонстративно стоял против своего этюдника, то и дело нанося на бумагу дефицитной колонковой кистью эффектные сочные мазки… Но что это? Саша-«ковбой» внезапно вскочил со своего складного стульчика «made in…» и отбежал в сторону.

Объяснялось все просто. Сначала за спиной самозабвенно творящего Матусевича, расплываясь в блаженной улыбке, неожиданно возник пятнадцатилетний «малыш»-казачонок, подбрасывающий ядовито-зеленый резиновый мячик.

— З-здравствуй! — произнес абориген, на этот раз вытирая слюни рукавом полинялой армейской гимнастерки. — Красками малюешь? А я тоже рисовать люблю! Слушай, дяинька, а давай, это, поменяемся: ты мне, это, шляпу, а я тебе — мячик. Он хороший… и прыгает!

— Не нужен мне твой мячик, отстань… Отойди!

Матусевич сконфуженно оглянулся на одноклассников, хотя и был доволен, что его впервые в жизни назвали дяденькой.

— У меня еще лисапед есть! — с непосредственностью дошколенка не отставал казачонок. — Только у него, это, одного колесика нету… Хочешь лисапед за шляпу? А кролика? Во-о, это! Хочешь кролика, дяинька?

Красный как свекла Шурик, теперь уже совсем не глядя на аборигена, продолжил сосредоточенно работать кисточкой. Казачонок встал у него за спиной и молча, с неисчезающей глупой улыбкой наблюдал, что там выходит — на бумаге.

Вдруг что-то зашуршало в посадках вишен: определенно через них кто-то пробирался.

— Что это там?! — сдавленным шепотом спросил Матусевич.

— Эт бык. Он убежал! — невозмутимо объявил великовозрастный младенец. Играя в какую-то только ему одному понятную игру, он отошел на пару шагов и с идиотским смехом кинул мячик в спину бедняги Шурика. — Бык! Гы-гы-ы-ы! Бы-ык убежал!

Шуршание возобновилось совсем рядом. Должно быть, один из сухих заострившихся яблоневых суков напоминал острый загнутый рог или по какой другой причине, но дальнейшее повергло всех в изумленное оцепенение, а Шурика — и вовсе в панику.

— Это же бык-убийца! Спасайтесь! — заверещал мозамбикский каратист с перекошенным лицом.

Подпрыгнув над землей не меньше чем на метр, опрокинув свой сделанный на заказ этюдник, а также уронив многострадальную ковбойскую шляпу, Матусевич ненароком наступил на нее и опрометью бросился куда глаза глядят, умудряясь лавировать между школьниками. «Малыш», которого он нечаянно все же сбил с ног, плюхнулся на землю, привычно пуская слюни и что-то неразборчиво бормоча. Последнего никто не заметил, зато все впились взглядами в заросли, со страхом ожидая появления рогатого чудовища. Но вместо бешеного монстра из-за беленого ствола вышла небольшая кудлатая собачонка «дворянской» породы и, виляя куцым хвостиком, недоуменно уставилась на верещащего Матусевича невинными глазками-бусинами. Увидев маленького друга человека, девчонки заумилялись: