Письмо на желтую подводную лодку - [35]

Тиллиму было неприятно и неумеренное хвастовство соперника, и глуповатый подростковый гогот. Он достал заветный плеер, но поставил не «Битлз», а кассету со ставшими за последнее время любимыми «Четырьмя временами года» Вивальди в исполнении «Виртуозов Рима». Чтобы не видеть, как его Оля внимает завиральным Шуркиным бредням, он еще и отвернулся к окну. Таким образом, погрузившись в высокую гармонию классики, Тиллим принялся созерцать пейзаж за стеклом.

Для Тиллима все здесь было непривычно и необычно: остроконечные, тянущиеся в высоту кипарисы и пирамидальные тополя, кустики туи вдоль асфальта — будто те же кипарисы, но карликовые (мальчик слышал, что у японцев есть особое искусство создания миниатюрных пейзажей и называется оно «бонсай»), здесь и сосны были какие-то необычные, с длинной хвоей, и незнакомые кустарники, все в цвету — белые, нежно-розовые, пурпурно-красные. Иногда прямо к дороге подходили фруктовые сады: плоды часто перевешивались через ограду — только срывай!

Вот за стеклом обширный парк. Судя по тому, какое разнообразие экзотической растительности манило из-за ограды, Тиллим сообразил, что это местный ботанический сад, и пожалел, что здесь нельзя выйти. Незнакомые, с пестрым оперением, птицы перелетали с куста на куст.

«В парке вполне могут быть ручные павлины, — подумал Тиллим, — вот бы их увидеть… О! Прекрасная идея — подобрать павлинье перо и подарить Оле! Настоящее, радужное, с глазком… Только… Э-эх!» Эта идея настолько захватила Тиллима, что он даже выключил плеер и снял наушники, но в душе еще звучал скрипичный космос гениального Антонио Вивальди. Наконец звуки мира внешнего стали отчетливыми, и мальчик огляделся по сторонам.

Саша и Оля увлеченно разгадывали кроссворд из свежей «Литературки». Шурик нарочито громко зачитывал вопросы и давал верные ответы, желая себя показать. Кроссворд был целиком посвящен античной культуре, что позволяло вызвать у окружающих зависть к богатству духовного мира отгадывающего, блистающего эрудицией.

— Величайший памятник древнегреческой архитектуры, жемчужина афинского Акрополя, — произнес Матусевич и, не давая никому рта раскрыть, тут же сам ответил: — Парфенон. Та-ак-с… — продолжил всезнайка, — великий древнеримский император-полководец, убитый своим ближайшим другом Брутом… Ага! Вижу, что никто не знает. Оля, запиши, пожалуйста: Цезарь… Скукотища!

— Вот интересное, — игриво отозвалась Оля. — Лесная нимфа, превратившаяся в речной тростник, скрываясь от любовных притязаний бога Пана. В память о ней Пан сделал из тростника шестиствольную флейту… Ну как?

Шурик мгновенно покраснел — он не знал ответа, но и признаваться в этом не желал.

— Да, любопытно… Повтори, пожалуйста: я не совсем расслышал… А из скольких букв?

Тут уже не выдержал Тиллим: зачем упускать возможность поставить выскочку на место, да еще на глазах у Оленьки?

— Из семи: Си-рин-га. Бедную девушку звали Сиринга.

Шурик педантично проверил слово, и лицо его от удивления и досады из красного стало белым:

— Пожалуй… По буквам подходит… Что-то знакомое? Откуда знаешь, Папалексиев?

— А ты что, не читал «Метаморфозы» Овидия? — с умным видом спросил Тиллим.

Сам он Овидия не читал, но знал, что у него описаны волшебные превращения античных божеств и героев. Тиллим недавно буквально проглотил «Легенды и мифы Древней Греции» Куна и поэтичную легенду о флейте Пана узнал именно из этой книжки. Он слукавил:

— Я читал это еще в третьем классе, кажется. Жаль, я с тех пор латынь подзабыл — точно процитировать не смогу.

Теперь Оля Штукарь восхищенно, почти совсем как в дни их романтической дружбы, посмотрела на своего по-прежнему верного рыцаря. «А наш Тиля еще, оказывается, почитать любит. Ну ладно: чукча не писатель — чукча читатель… Гимназист, тоже мне!» — презрительно подумал Шурик.

Тиллим, ликуя душой, опять поставил «Времена года» (на этот раз Чайковского) и продолжил изучать причерноморские красоты. Перемахнули через небольшую, но бурную речку («Псоу» — значилось на дорожном указателе), и если бы не названия курортных поселков, обозначавшиеся на табличках не только родным русским, но еще и похожим на красивый замысловатый орнамент алфавитом, да виноградная лоза, причудливо вьющаяся вдоль и поперек кованых и гнутых оград двух-, а то и трехэтажных веселого вида частных домиков, Тиллим не понял бы, что «икарус» уже знай себе колесит по Абхазии. И неудивительно: внутри СССР все границы были условными и уж никак не разделяли жителей разных республик. Иногда хозяева в больших кепках (абхазцы или грузины — кто ж их внешне отличит, кроме разве их самих?) выходили за калитку или прямо из своих розовых цветников, добродушно, во весь белозубый рот улыбаясь, махали вслед турэкспрессу с детьми. Тиллим тоже помахал какому-то бравому седому старику в маленькой войлочной шапочке с кисточкой, на груди которого поблескивали два ордена Славы и медаль «За отвагу» (точно такая же была у Тиллимова дедушки). Челябинскому мальчишке было приятно сознавать, что эти незнакомые люди желают ему добра, и он им тоже, и что это совсем не чужая земля, а просто часть его огромной Родины, великой страны, в которой мощно пульсируют многомиллионные Москва и Ленинград, по-своему шумят Киев и Минск, широко раскинулся Урал с его лесными просторами и самоцветными горами, где дремлет Крайний Север с белыми медведями, полярными льдами, и млеет вот этот солнечный, счастливый, гордый и щедрый край — Кавказ…