Письмо на желтую подводную лодку - [37]
— Ну что ж. Должно быть, нам всем показалось, — поспешила успокоить детей Людмила Николаевна, — даже скорее всего кому-то одному показалось, что кто-то плачет, а остальные убедили себя, будто тоже слышали. Это неудивительно. Известно такое явление, как массовое самовнушение, и…
Людмила не успела договорить, а детский плач раздался снова, но уже где-то позади «икаруса». Теперь было ясно, что никому ничего не показалось.
— Подождите! Вдруг там и вправду малыш-потеряшка? — взволнованно воскликнула с некоторых пор начавшая понимать, что такое страдание и сострадание, Юля Григорович. — Вдруг он как-то выскользнул из машины, а папа с мамой и не заметили… Всякое случается.
— Ага, скажешь тоже! Разве это можно не заметить? — возразил Вася. — Да просто завезли сюда нарочно и выбросили — еще те предки!
Классная руководительница запротестовала:
— Ты что несешь, Алексеев? Так даже думать нельзя!
— А если так и было? И он ползает сейчас по кустам, ему, наверное, страшно… и больно… — захлюпала носом Лиза Орехова.
В сгустившемся душном воздухе повисла зловещая пауза.
— Значит, так, ребята, — отважно произнесла Людмила Николаевна. — Сейчас мы разбиваемся на группы и прочесываем территорию. Далеко не разбредаться!
Тут подал голос помалкивавший до сих пор водитель:
— Вот шо я вам скажу — даже не думайте туда лезти! Лучше вам того не делать, пионэры…
— Это еще почему? Я решительно ничего не понимаю… — растерялась Людмила Николаевна. — Мы же не можем оставить потерянного ребенка!
— Та то ж не живое дитя, разумеете? То мертвая дивчинка себе жертву кличет! — продолжил Тарас на своем смешанном наречии, понизив голос до трагического шепота, а заодно ловко меняя колесо. — Дивчинка та сперва померла, а уж потом обратилась в упыря-кровососа (у нас говорят — вурдалака). Ежли кто ночью заслышит ребячий или девичий рев, пойдет ту дивчинку искать, она того в горы и утащит, в пещеру какую, и шабаш! От человека даже косточки не остается. Вот как бывает-то, держитесь вместе…
Теперь и в стрекоте цикад слышалось что-то жутковатое. Заменив наконец колесо, водитель как ни в чем не бывало (заметив, однако, какое впечатление его рассказ произвел на школьников) уселся за руль. Большинство юных пассажиров затаились в салоне, как только Тарас рассказал о «дивчинке»-оборотне.
— Не бойтесь, дети, — успокаивала Людмила Николаевна, бросив укоризненный взгляд на невежественного шофера. — Обычное суеверие, пережиток прошлого.
Некоторые ученики еще оставались снаружи, когда из зарослей опять послышался детский плач. Теперь он был еще протяжнее и тревожнее прежнего, а главное — гораздо ближе.
— Пошустрей, пионэры! — крикнул раздраженный Тарас. — Думали, я того — брешу?
Но даже самые смелые, получив порцию острых ощущений, уже и так заскочили в автобус. Экспресс немедленно тронулся с места.
— Вот теперь, пожалуйста, расскажите-ка нам по порядку, что здесь происходит, — вежливо, но требовательно обратилась к Тарасу классная руководительница. — Это наверняка связано с какой-то местной легендой?
— А как же ж! — Словоохотливый шофер, казалось, только и ждал обстоятельных расспросов. — То не просто легенда, то о-очень древняя быль. Ей, может, тыща лет, а может, и поболе! У нас тут греческие колонии были — развалины кругом. Археологи до сих пор все копают какую-то антЫчность — крепость, а то храм, или еще чего… И название месту тоже греки дали — Новый Афон. Главный, значит, в ихней земле, а этот у нас… Вот, говорят, в те самые времена жил здесь один греческий пан… ну это, как там он у них называется? А по-нашему богач или купец. И была у него в прислуге дивчина-краса, да еще говорят — ведьма, в лесу ворожила. И почуял пан тот такую к ней любовь, прямо страсть, и стал проходу не давать. Погнался однажды за ей, а та — умная все ж таки была! — в винном погребе спряталась, но тот хозяин греческий ее тогда все ж догнал… Срок пришел, родилось дитя, дочка. Батька, ну, хозяин, значит, узнал про то и выгнал ее из хаты — или как там у греков? — со дворца, наверно. Пошла мать-ведьма с крохой своей вот в этот самый горный лес, запихала ей в роток носовой платок и давай деру. Думала, задохнется дивчинка, а потом ее звери лесные сожрут — и косточки не останется. Тут же в горах зверья и сейчас полно — заповедник все ж, а тогда их тут больше людей было… Но только сама та ведьма скоро с тоски смертной в чащу подалась и там сгинула, а младенчика-то, дивчинку, волк с рысью не тронули, даром что хищники. Так до сих пор и скитается, рыщет по лесам да нам, людям, мстит. За лютую жестокость человечью — она ж еще лютей звериной бывает! И все здесь быль эту знают, а не то чтоб я сочинил…
— Конечно, не вы, — скептически улыбнулась Юля. — Вы же «Мастера и Маргариту» нам пересказываете! А я эту фантасмагорию уже читала… И не стыдно? Это обман называется. Может, даже и плагиат!
— А про кровожадную девочку-монстра — это из сказки-страшилки. Только там про мальчика было: он утонул, а потом на людей охотился… И совсем не страшно! — выпалила Наташа Плотникова, и ее разобрал смех.
Вместо того чтобы испугаться еще больше, школьники теперь дружно развеселились. Заметно посерьезнел только Тиллим, а простодушный Тарас огорченно пожал плечами:
Роман-мистерия самобытного прозаика Владимира Корнева «О чем молчат французы…» (3-е изд., 1995) и святочная быль «Нео-Буратино» (2000), образующие лиро-эпическую дилогию, впервые выходят под одной обложкой. Действие в книге разворачивается в полном контрастов, переживающем «лихие 90-е» Петербурге, а также в охваченной очистительным пожаром 1812 года и гламурной, ослепляющей неоновой свистопляской миллениума Москве. Молодые герои произведений — заложники круговерти «нечеловеческой» любви и человеческой подлости — в творческом поиске обретают и утверждают самих себя.
«Душу — Богу, жизнь — Государю, сердце — Даме, честь — никому», — этот старинный аристократический девиз в основе захватывающего повествования в детективном жанре.Главный герой, дворянин-правовед, преодолевает на своем пути мистические искушения века модерна, кровавые оккультные ритуалы, метаморфозы тела и души. Балансируя на грани Добра и Зла в обезумевшем столичном обществе, он вырывается из трагического жизненного тупика к Божественному Свету единственной, вечной Любви.
Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника.
«…Я не просто бельчонок, я хранитель этого леса, и зовут меня Грызунчик. Если кто-то, как ты, начинает вредить лесу и его обитателям, я сразу вызываю дух леса, и лес просыпается и начинает выгонять таких гостей…».
В этой повести писатель возвращается в свою юность, рассказывает о том, как в трудные годы коллективизации белорусской деревни ученик-комсомолец принимал активное участие в ожесточенной классовой борьбе.
История про детский дом в Азербайджане, где вопреки национальным предрассудкам дружно живут маленькие курды, армяне и русские.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Отрывки из воспоминаний о военном детстве известного советского журналиста.
Аннотация издательства:В двух новых повестях, адресованных юношеству, автор продолжает исследовать процесс становления нравственно-активного характера советского молодого человека. Герои повести «Картошка» — школьники-старшеклассники, приехавшие в подшефный колхоз на уборку урожая, — выдерживают испытания, гораздо более важные, чем экзамен за пятую трудовую четверть.В повести «Мама, я больше не буду» затрагиваются сложные вопросы воспитания подростков.