Письмо на желтую подводную лодку - [25]

Шрифт
Интервал

Заслуженная учительница чуть не задохнулась в праведном гневе. Пока она переводила дыхание, поднял руку Тиллим.

— Папалексиев? — удивилась Вера Павловна, скептически посмотрев на него через толстенные линзы очков. — Ты можешь меня дополнить? Ну же!

— Не только дополню, но и, простите, возражу. Футуристы не были полуобразованны. Мне удалось прочитать, что это было заметное явление в поэзии, — начал Тиллим, о котором весь класс знал, что он сам сочиняет и всерьез увлекается поэзией. — «Пушкин наше все» — слова Аполлона Григорьева, критический реализм тоже не жаловавшего. И, в-третьих, первым непочтительно выразился о Пушкине совсем не футурист, а как раз критик-демократ — Писарев! Мало того, что он, сам по убеждениям нигилист, все отрицал, как у них было принято, и был заключен в Петропавловскую крепость за государственную измену (это есть в Большой советской энциклопедии), так он еще и заявил, что «легкомысленное» творчество Пушкина «следует сдать в архив»! Саму эстетику призывал разрушить, Поэзию, можно сказать, отрицал! По-моему, такое заявление — самое настоящее кощунство! Назвать себя верующим не могу, но пример Писарева заставляет меня подумать о существовании высшей справедливости: он ведь нелепо погиб — утонул на мелководье! Вы, разумеется, обо всем этом знаете. Извините, что напомнил.

Опытная учительница покраснела, устыдившись своего прокола с Григорьевым, но ответила:

— Конечно знаю! Только не тебе, мальчишке, осуждать Писарева! — Она апеллировала ко всему классу: — Нет, вы посмотрите, что тут сидит… Мальчик мой, он писал о Пушкине, не оскорбляя его память, а вот футуристы-то…

— Кстати! — вспомнил Тиллим. — Везде ведь указано, кем был величайший поэт советской эпохи Владимир Владимирович Маяковский. Так что, по-моему, футуриста Маяковского вы напрасно задели…

Тут Вера Павловна по привычке так саданула указкой по столу, что все замерли, предвкушая, как та переломится, однако треснул стол — указка была стальной, а стол из ДСП.

— Я не посмотрю на твою эрудицию! Всякому… юнцу пятнать имя ГЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ПОЭЗИИ?! Не позволю!!! Он решительно порвал с футуризмом. Еще на рабфаке я сама слышала, как он читал… Это плевок в душу лично мне! Откуда ты узнал, что Маяковский — мой любимый поэт?!

Весь класс прыснул со смеху: небольшой гипсовый бюст Маяковского всегда стоял на подоконнике рядом с рабочим столом учительницы, так что каждый ученик, бывая дежурным, не раз стирал с него пыль.

— Тиллим, остановись, не надо! — тихо попросила Оля. Однако начинающий поэт не мог не высказаться в защиту своей подруги.

— Еще два слова! По теме. Разве мы ценим классическую литературу не за высокие идеалы, прекрасные образы, за подлинную правоту авторов? Вот это и делает ее современной. Оля, на мой взгляд, затронула самое больное место критического реализма — его разрушительный заряд, а также, увы, лицемерие и непоследовательность авторов. Тот же Пушкин писал:

Служенье муз не терпит суеты —
Прекрасное должно быть величаво!

А критический реализм не мог глаз оторвать от этой грязной суеты, совсем почти забыв о красоте!

Вспомните, кстати, сколько у Пушкина уничтожающих по отношению к критике и толпе стихов…

Этого вполне достаточно, чтобы, по крайней мере, не считать критический реализм с его грубостью высшей степенью достижения искусства… Оля искренне возмутилась тем, о чем у нас говорить не принято, и уже за смелость достойна самой высокой оценки! А вы, Вера Павловна, простите, по-моему, просто боитесь, что хоть кто-то из ваших учеников научится самостоятельно мыслить!

— Трепать мои и без того расшатанные нервы… Дурдом на колесиках!!! Очень полезно уметь включать дурака, Папалексиев, главное — чтобы выключатель не сломался… Я почти шестьдесят лет в школе, а такой наглости еще не слышала! Ну, учтите: меня трудно вывести из себя, но загнать обратно еще сложней. — Старушка возвела очи к потолку, взывая, очевидно, к Богу, в которого не верила. Ее седые, испорченные химией волосы встали дыбом. — Опять за свое? Развелось акселератов! Голова вместо попы и руки, растущие из нее, — самая распространенная мутация на Земле. Семиклассники уже позволяют себе «сметь свое суждение иметь»! Убеждения надо выстрадать, а не вычитывать в учеб… Ой! Я что-то не то говорю…

Седьмой «А» понимал, что сейчас Вера Напалмовна действительно противоречит сама себе, но та из последних сил продолжала бороться с малолетней оппозицией:

— Папалексиев, ты тоже добился двойки в четверти, и в году больше, чем на тройку, не… не рассчитывай! Видно, счастье до вас со Штукарь будет долго идти… потому что оно огромное — ему очень тяжело идти быстро. Вон из класса — оба!!! Второй раз… вам с рук не сойдет… Идеологическая диверсия!.. Я доведу до сведения… Таким ученикам не место в нашей… нашей образцовой школе!

Учительница достала из кармана валидол и дрожащими скрюченными пальцами положила под язык. Вот когда весь класс испугался — довели!!! Оле с Тиллимом было уже не до дискуссий — они, не сговариваясь, ринулись в медпункт…

Даже закаленное как сталь партийное сердце Веры Павловны подобной диверсии не выдержало, и она с инфарктом угодила в больницу, впрочем, настроение самостоятельно мыслящих дважды двоечников ухудшилось не меньше, чем здоровье престарелой учительницы. Тиллим и Оля ничего дурного, конечно, не замышляли и такой печальный итог литературного диспута в своем подростковом максимализме предполагать вряд ли могли. Теперь-то им было страшно и за пострадавшую старушку, и за собственное будущее. Становилось понятно, что Штукарь и Паралексиеву ни о каком Кавказе не следует и мечтать — представлять челябинскую пионерию в ответственной поездке они не достойны. Во-вторых (это было самым опасным), если Вера Павловна сдержит слово и не смилостивится, педсовет будет вынужден рассматривать случившееся с ее политической позиции как намеренную травлю заслуженного педагога, ветерана партии и советской школы со стороны двух «идеологически незрелых» юнцов, и тогда исключение из «образцовой спецшколы» обоим обеспечено. То немногое, что давало Тиллиму с Олей шансы на благоприятный выход из столь неблагоприятной ситуации: заветное желание школьного руководства поскорее отправить строптивую, ставшую на старости лет просто невыносимой Веру Павловну на давно заслуженный почетный отдых, высокая репутация учеников, «подающих большие надежды», да и стремление сохранить безупречную репутацию самой школы…


Еще от автора Владимир Григорьевич Корнев
Нео-Буратино

Роман-мистерия самобытного прозаика Владимира Корнева «О чем молчат французы…» (3-е изд., 1995) и святочная быль «Нео-Буратино» (2000), образующие лиро-эпическую дилогию, впервые выходят под одной обложкой. Действие в книге разворачивается в полном контрастов, переживающем «лихие 90-е» Петербурге, а также в охваченной очистительным пожаром 1812 года и гламурной, ослепляющей неоновой свистопляской миллениума Москве. Молодые герои произведений — заложники круговерти «нечеловеческой» любви и человеческой подлости — в творческом поиске обретают и утверждают самих себя.


Последний иерофант. Роман начала века о его конце

«Душу — Богу, жизнь — Государю, сердце — Даме, честь — никому», — этот старинный аристократический девиз в основе захватывающего повествования в детективном жанре.Главный герой, дворянин-правовед, преодолевает на своем пути мистические искушения века модерна, кровавые оккультные ритуалы, метаморфозы тела и души. Балансируя на грани Добра и Зла в обезумевшем столичном обществе, он вырывается из трагического жизненного тупика к Божественному Свету единственной, вечной Любви.


Датский король

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника.


Рекомендуем почитать
Зеленый велосипед на зеленой лужайке

Лариса Румарчук — поэт и прозаик, журналист и автор песен, руководитель литературного клуба и член приемной комиссии Союза писателей. Истории из этой книжки описывают далекое от нас детство военного времени: вначале в эвакуации, в Башкирии, потом в Подмосковье. Они рассказывают о жизни, которая мало знакома нынешним школьникам, и тем особенно интересны. Свободная манера повествования, внимание к детали, доверительная интонация — все делает эту книгу не только уникальным свидетельством времени, но и художественно совершенным произведением.


Снеговичка

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Заколдованная школа. Непоседа Лайош

Две маленькие веселые повести, посвященные современной жизни венгерской детворы. Повесть «Непоседа Лайош» удостоена Международной литературной премии социалистических стран имени М. Горького.


Картошка

Аннотация издательства:В двух новых повестях, адресованных юношеству, автор продолжает исследовать процесс становления нравственно-активного характера советского молодого человека. Герои повести «Картошка» — школьники-старшеклассники, приехавшие в подшефный колхоз на уборку урожая, — выдерживают испытания, гораздо более важные, чем экзамен за пятую трудовую четверть.В повести «Мама, я больше не буду» затрагиваются сложные вопросы воспитания подростков.


Прибыль от одного снопа

В основу произведений, помещенных в данном сборнике, положены повести, опубликованные в одном из популярных детских журналов начала XIX века писателем Борисом Федоровым. На примере простых житейских ситуаций, вполне понятных и современным детям, в них раскрываются необходимые нравственные понятия: бескорыстие, порядочность, благодарность Богу и людям, любовь к труду. Легкий занимательный сюжет, характерная для произведений классицизма поучительность, христианский смысл позволяют рекомендовать эту книгу для чтения в семейном кругу и занятий в воскресной школе.


Подвиг

О том, как Костя Ковальчук сохранил полковое знамя во время немецкой окупации Киева, рассказано в этой книге.