Письма в Снетин - [16]
– Приду попрощаться. Я своему другу все письма пишу, письма ему можно.
– А он отвечает?
– Нет. А это и не нужно. Пускай просто читает.
– Да…
– У него судьба такая. Есть одна легенда про его род.
– Так мы идем или нет?
– Подожди, Василек, как что, так ты быстрый. Расскажите, Андрей.
– Да она короткая, не волнуйтесь.
– Я долго ждать не собираюсь.
– Василь, уймись! Расскажите, Андрей.
(Из легенды про старый род)
Это раскрылось совсем не так давно, молва донесла, как зыбь морская. Отчего раньше не было известно? Не знаю. Род этот, оказывается, старый и могучий. Предки были людьми богатыми, а самым богатым – прапрадед Филимон. Он владел всеми окрестными землями. Если выйти из села и зайти на гору, то все, что ни очертится горизонтом, все под его руку подпадало. У Филимона было четыре сына и две дочери. С детства жили дети в достатке, и никто горя не знал, и говорили люди: вот счастливая семья! Но между прочими выделял Филимон особой любовью меньшего Ивана; ему и отписал большую часть поделенных земель. Да к этому добавил и отцовскую с материнской доли. Великая зависть вошла тогда в сердца братьев, и недолго совещаясь, решили они по смерти родителей убить Ивана. Есть у нас перекресток двух дорог за пустырем, где редко кто проезжает, а еще реже ходит пешком. Там одинокая береза, переломленная в грозу, склоняется. Лестью и обманом завлекли братья как-то под вечер Ивана в те места. И принялись бить, и долго били любимого брата, пока из него и дух не вышел. Тихим выдался вечер, и даже ни единый листочек на березе не дрогнул. Вдруг откуда ни возьмись – человек на дороге; забрел, несчастный, на свое горе. Это тот Колесниченко, чьи потомки живут теперь неподалеку. Его и обвинили братья в убийстве, и свидетелей подкупили. Суд присудил горемыке каторгу, а убийцы так до конца своих дней и не узнали кары. Дожили до девяти десятков, и никакая болезнь их не взяла. А Колесниченко вернулся перед самой революцией, истратив все здоровье в чужом краю. И говорят люди, теперь потомки за злодеяния прадедов расплачиваются. Рок весит над родом. Грозный и неминуемый, неотвратимый рок.
(Что говорили дальше)
– Как страшно. И вы верите, Андрей?
– Не знаю даже. Ведь могло и так быть.
– А что родные говорят?
– Они все отрицают. Клевета, говорят.
– Значит, правда.
– А мне и не важно. Все равно нам на этом свете правды не узнать.
– А он сам, ваш друг, знает?
– Может быть, и знает.
– Мне даже захотелось с ним увидеться.
– Да лучше не надо. Ну, пойду.
– Нет, Андрей, посидите еще. Страху нагнали, а теперь уходите. Василек, разденься, пойдешь позже провожать.
– Нет уж, не буду.
– Все-таки пойду. Спасибо за кофе и за чай.
– Приходите еще, не уезжайте.
– Приду. Возьмите книжку. Пойдем, Василь, проведешь меня через двор, а то я и позабыл, как входил при свете дня.
А когда выходил Андрей из-за стола, подвигая пустые чашку с блюдцем и со влажным кофейным воспоминанием ложечку, случилось непонятное. Ни с того, ни с сего. Посмотрел он, как хозяйка изворотилась в кресле поставить книгу на место, – полка была чуть далее протянутой руки, – и очертилось в необыкновенном ее положении словно бы по волшебству все то, что вынимает ум из головы и давит из него соки. А она, точно ощутив, повернула голову и подняла на Андрея взгляд. И не узнал Андрей ту женщину, ее запястья, локти, изогнутую изящно шею с выбившимися из прически мелкими крутящимися прядями и выше – густыми, собранными в пучок, как сноп камышовый. Андрею почудилось – воздух вблизи прекрасной задрожал, как от животворных токов во все стороны.
Выйдя на двор, Андрей окунулся с головой в холодную ночь, – а тогда приморозило, – и дорогой все запрокидывал ее в звездное пространство, и голова кружилась от множества светил, и он едва не кружился, ступая не твердо. Непонятное что-то, непредвиденное.
(Украинская песня)
На следующий день Андрей не уехал, а пошел почему-то снова к Мовчунам, не придумав даже причины. Заходить не стал, а только постоял у ворот. А потом ушел. А потом снова пришел, но не задерживался, а взглянул лишь в окна и прошел мимо. А вечером он уже пил чай у Олеси, и та была довольна и весела, и без умолку щебетала с ним.
(Сон Андрея в ту ночь)
Праздник пышный снился Андрею, хоровод девушек в венках и лентах и музыканты на улице. Бьют в бубны и в сопилки дуют. И он притоптывает с друзьями, и он кружится. Как вдруг схватывают его за рукав и тащат прочь, сквозь шумящие ветви, мимо темных, темных оград. Кто это – не угадать, а тени проплывают и пролетают мимо. Собака взвизгнула, как словно наступили на нее. «Так! Мы теперь одни!» – раскрывались чьи-то слова, и то была женщина, красивая, юная, с чернущими, как вороново крыло, волосами. Снимала очипок, и корсетку, и намысто. А персты ее гуляли ласково. «Кто ты, чудесная?» – «Я – Леся твоя». – «Какая Леся? Я не знаю тебя». – «А я знаю, знаю тебя». А лица не распознать, туманное и – расплывается, черты не угадать. «Я не знаю тебя». – «А я знаю, всегда знаю тебя!»
Ему тридцать лет. А соседская женщина говорила, что он некрасивый: редкие зубы, неровные, нехорошая округлость в лице, тонкий ломкий волос, бесцветные глаза. Над ним смеются, и он смеется со всеми, а думает другое, давно думает другое.
Беспрерывный разговор под стук колес. Вы слыхали такой, конечно, он не раз вам надоедал. Но что еще делать в долгой дороге? Позвольте уж им поболтать.
Бесконечная поэзия украинской природы, ее глубокая тайна, пропавшая в ее объятьях детская душа. Напрасно пытаться ее спасти, спасенья нет. Музыка слов, и печаль среди смеха.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.