В хате тихо, дверь притворена. Гадалка достает из буфета, раздвигая чашки и синие фужеры, карты, обернутые в платок. Разворачивает, приглашает сесть. Освобожденную колоду передает подержать в левую руку. Платок расстилает по столу. Просит колоду себе.
Гадалка: На какие сроки будем гадать, на долгие, на краткие? Мужчина или женщина? Женатый? – Вот его король.
Карты под пальцами быстро ложатся.
Гадалка: Покоя не будет, смятение на душе, на сердце нехорошая масть, и такой много масти. Получит известие, так его не следует бояться. Женщина. Ей нужно не доверять. Вокруг нее, как ни клади, все карты случайные.
Хоть и не крепкий ветер, а в непрекращающемся – по всей площади от земли до высот, куда хватает сил запрокинуть голову, – движении стена листьев, жестких, шумных, блестящих, со скрученными волнистыми краями, их круговоротов, вращений, в них увязших сучьев, сухих, остро обломанных, скрипящих; облетающих серпантинами соцветий, – малыми и большими кругами, – сорным дождем, на воду. Сухие листья и осокоровый цвет слетают на воду – это посадки осокоров шумят на берегу. Мутная вода подмывает их корни. Осокоры накренились над водой. Этот берег крутой, а дальний берег открытый, в волнуемых ветром тростниках и камышах, протягивается широкой лентой плавно и уходит за покатые склоны. Водоемы свободно разлились. Там – в расчищенных от зарослей окнах, отвернувшись от ветра, в ветровках и брезентовых плащах сидят, кидая над волной далеко снасти. Там переговариваются тихими голосами. И одинокая фигура там – прохаживается от рыбака к рыбаку, ждет за их спинами.
Ему тридцать лет. А соседская женщина говорила, что он некрасивый: редкие зубы, неровные, нехорошая округлость в лице, тонкий ломкий волос, бесцветные глаза. Присаживается, берет по предложению удочку, перезабрасывает и – усмехнулся шутливому в его адрес замечанию. И точно, это заметно, его улыбка неприятная, случайная. «Роман Романович, ты неудачное время выбрал, сейчас будет ехать объездчик, я уже слышу в стороне мопед», – словно в насмешку к нему обратились и по отчеству. Всколыхнулись порывом тростники. Почему он пришел? – он к рыбалке не склонен, и, если на то пошло, был вчера на рыбалке. Одного раза ему достаточно. Вчера был выходной день, а сегодня рабочий. Что же он не на работе? У него что, работы нет? Чего он ждет? Но вот и дождался: спускается неторопливо с горы объездчик. Объездчик всегда после двенадцати собирает деньги, потому что эти водоемы чужие и платные, и поля вокруг и посадки чужие и платные, а бесплатные только обочины дорог и пустыри, где никто ничего не сеет, но без всякого сева и заботы восходят и множатся там дикие бурьяны. Объездчик спустился, поздоровался голосом. Стал рассказывать, широко указывая направления мест, что в ближайших селениях тоже нет нигде удачи рыбакам, а за ближними в дальних, куда овраги распространяются отраслями, и даже в самом счастливом и верном месте, куда на велосипеде ехать безнадежно, а только мотоциклом или машиной, также нет удачи рыбакам. Объездчик говорил вольно, а его слушали несвободно. Он запросил и поспешил прочь. Но едва скрылся, подошел по берегу еще один рыбак, знакомый, и, охваченный нескромной радостью, удивляется, что остался объездчиком незамечен, и вот какое ему поэтому выпало везение. Стал рассказывать смешной случай, и сам смеется больше всех. А Роман Романович веселится в полвеселья. Он думает другое, давно думает другое.
Утро накануне было не хмурое, и рыбаки, оставив ловлю, собрались кружком на берегу, и он, – Роман, – с ними. Доставали припасенное, попивали, забавлялись шутками. Посвящали друг друга в свои якобы тайны, но не искренне. Вспоминали известных подруг, и непристойно рассуждали. И задевали Романа, а он, впрочем, отвечал. И долго лицемерно смеялись. Но со временем, утомленные, притихли, потому что в душе они подобное проклинали. Солнце поднялось высоко, и откуда ни возьмись – девушки, совсем юные, почти еще девочки, – спускаются искупаться на другом берегу. И было легко от того, какие они миловидные. Одна, лет пятнадцати–шестнадцати, отважилась плыть на противоположную сторону, не смущаясь, что на обратном пути вынуждена будет пройти близко от рыбаков. Лицо ее возвышалось над водой и короткая стрижка. А потом она прошлась, неслышно ступая, и осыпалась немножко земля, где она ступала; и влажные по краям облепились пылью ступни ее ног; и она прошлась и, оправляя волосы, брызнула как раз на Романа, и при возникшем полном молчании кто-то произнес: «Вот и нашему Роману Романовичу по годам невеста». Все хохотали, и Роман Романович. Зачем же они так поступали? Девушка вернулась к подругам и улеглась загорать. А Роман Романович искоса подсматривал.
Непринужденно и легко, не вдумчиво, а с легкомысленными выходками. И он возникает, когда глупостью расцветают головы, и когда смех беспричинный, и беспричинное веселье, когда – господи, боже мой! – и если со стороны наблюдают, то удача, – бесконечный, бестолковый девичий разговор. И не нужно вслушиваться, а необходимо слышать: высокие молодые сильные голоса, гибкие как лозы. Веселость – зараза, прыгучий кузнечик – с одной на другую скачет. Восклицание – недоумение – прыскающий смех. Яркие пластмассовые очки, то снимаемые, то вновь одеваемые. Всем весело, а уже одной обидно. И встает, и хмурится, и ссора, и ругательства. Минута молчания. «Ну и иди к черту!» И натянутый смех. Одна к черту уходит, а остальным будто вопреки весело. Но возвращается, и усаживается, и вновь – дружба навеки. «Как же долго мы не дружили!»
