Письма в Снетин - [17]

Шрифт
Интервал


(7-е письмо)


Мой друг, все переменилось в душе моей, все переменилось. Помнишь ли, я хотел бежать? Дальше, дальше, не теряя ни минуты – в обетованные дали? А теперь я точно привязан, и чем решительнее ухожу, тем крепче держат путы. Как они вдруг появились? Странное видится. Уже вижу сквозь леса и поверх холмов, самих не замечая. Уже во мне звучит музыка другая… Я еще напишу, только разберусь с этой музыкой. Она непонятна мне.

Твой Андрей.


Каждое утро Андрей поспешно одевался и – на улицу, и дальше – в поля, к лесу, к лесу, глухим яром, поросшим орешником, над прудом, переулком, перекрестком безлюдным и – в другой лес, где недалеко Кочубеевская церковь и усыпальница, а за ними дубы. Не те небесные движения, воздушные влияния облаков и благоухания пашен, и содрогание неверных горизонтов, которые улавливает и постигает ничем не искушенная душа, занимали его, но те певучие и тяжелые течения, что взволновались, ожили и стали переплескиваться наружу как смолы от взаимных столкновений. Незнакомая женщина, не юная, не молодая, вдруг стала вся, как есть, его, в его мыслях и мечтах, будто он ее знал всегда, и будто он ее выдумал. И она смотрела на него властно, и она смотрела на него мудро.


(Рассказывал Сашко Приходько, простой диканьский житель лет сорока)


У пункта выдачи собирались за комбикормом. Мужчины у нас, обыкновенно, сбиваются своим кошем, а женщины уж отдельно. Все наши крепки, коренасты, в кожушках, а кто, впрочем, и в пальто; шапки сдвинуты на брови, а затылок гол. И курят. И машины мы тут же оставляем, выворотив передние колеса, велосипеды у стены приставляем. Много мы тогда прождали и о многих новостях переговорили. Почти вся Диканька там была. А сильнее всех старался Скоромнин, всех обошел и слухов поразносил, самый же успех имел у женщин. Они только головами качали, словно жуткое нечто узнали.


(8-е письмо)


Здравствуй, Виталик!

Давно тебе не писал. Не знаю, что писать. Не знаю, что и думать, такой у меня туман в голове. Ведь образ тот все стоит перед глазами; чем бы ни занялся, развлечься не могу. И сладко, и страшно, и так, словно некто указал на тебя и произнес: «Этот!» Мне все известно. Да, сменится торжество и предвкушение чуда, неизъяснимая воля отдаться на растерзание и воспевание участи, и невероятное величие ее – иным, мелким; раздробится в пыль, в порох, и от постороннего дуновения бог весть куда развеется. Но от этого сердце сильнее заходится. Я не ношу уже больше своей куртки, закинул ее где-то, и шарф тоже. Я ботинки свои сменил, отыскал здесь у дяди Вити легкие. И каждый вечер я у нее – пью чай допоздна. И каждое утро я с ней – гуляю в лесу или в сиреневой роще. Все как будто просто так, легкое знакомство, если бы не чудовищное родство, что приковывает наши взгляды.

Твой Андрей.


(Из книги Александра Пыльного «Земля моя – Диканьщина», изданной на средства автора в Полтаве в издательстве «Промiнь»)


Всякий въезжающий в наш район приятно удивляется: сколько по сторонам грациозных с могучими кронами дубов–старожилов, сколько густых лесов из деревьев широколиственных пород. А это не случайно. Загляните в летописи, в славное легендарное прошлое нашего народа, в счастливое, заветное, великое, неповторимое козацкое прошлое. Или еще дальше, в древнюю Русь-Украину, когда по этим высотам пролегал кордон праукраинского государства, когда грозная Черная Степь сходилась здесь с цивилизованным славянским миром. Непролазные пущи покрывали тогда зандепровскую землю, наводненные дикими зверями, вепрями, волками, зубрами, медведями, было даже несколько львов. Ворскла текла обильно и соперничала с самим Днепром-Славутою. Ее вода кишела осетрами, а по берегам разбрасывались янтари. Много вражьих детей промчалось по этим равнинам за тысячу лет, повытоптались пущи, обмелели реки – вражьи кони их повыхлебали, и неповторимые редчайшие диканьские гаи – память нам, наследникам, о потерянном богатстве. Посетите их, когда они покрываются цветом, не поленитесь, сядьте в автобус в Полтаве и через какой-нибудь часок пути окунетесь в говор тысячелетних мудрецов, и наберетесь на все выходные тайн скороуходящего времени.


(Рассказывал почтовый служащий Скоромнин)


А в тот день я за ними далеко в лес потащился. Черт меня, видно, потянул за полу. Уже я и пожалел, когда зашли в чащу. Был туман. Этот малолеток все от Олеси отбегал и этак прятался за стволами, играючи, за шершавыми, а она шла улыбаясь, медленно, но важно. Почему она с ним связалась, до сих пор ума не приложу. Он подражал птицам на разные лады, а она смеялась. Копировал с поразительной точностью, сатана, я даже не мог порой от натуральных отличить. «Какая это была?» – спрашивала Олеся, а он нет, чтобы ответить, лукавил: «А вы отгадайте». А она и отгадывала. Тьфу, гадость какая. Потом так мутно стало, что ничего уже было не разобрать, одни деревья чернеющие. И слышалось: «Я не знала этого… Да?… Вы много подмечаете… Зачем?.. Нет, Андрей…» Потом смех. А потом: «Нет, нет, пойдемте, я накормлю вас лучше капустняком».


Ох, Леся, Леся. Ты молода еще, молода. Еще кожа твоя нежна, и суставы твои гибки; еще юбки и платья обнимают крепко твой стан. Как была ты далека и как приблизилась! Так приблизилась, что стала как моя душа. Твои очертанья и изгибы полюбились мне, как реке изгибы долины, и любо ей литься в них, встречая знакомые плесы. А всего слаще знать, что ты вся, как есть, моя. Вся моя, распустив волосы и подобрав ноги под себя, улыбаясь улыбкой безмятежной. Ты еще девочка совсем, и невинен твой взгляд, и тонка твоя рука, запускающая в мои волосы пальцы. Будем так сидеть и будем вечно молчать, и улыбаться улыбкой безмятежной.


Еще от автора Михаил Васильевич Ворскла
Роман Романович

Ему тридцать лет. А соседская женщина говорила, что он некрасивый: редкие зубы, неровные, нехорошая округлость в лице, тонкий ломкий волос, бесцветные глаза. Над ним смеются, и он смеется со всеми, а думает другое, давно думает другое.


Полтавский

Беспрерывный разговор под стук колес. Вы слыхали такой, конечно, он не раз вам надоедал. Но что еще делать в долгой дороге? Позвольте уж им поболтать.


Русалка

Бесконечная поэзия украинской природы, ее глубокая тайна, пропавшая в ее объятьях детская душа. Напрасно пытаться ее спасти, спасенья нет. Музыка слов, и печаль среди смеха.


Рекомендуем почитать
Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.


Черные крылья

История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.


Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.