Письма Плиния Младшего. Панегирик Траяну - [136]

Плиний из Вифинии не вернулся: он умер в своей последней должности императорского легата в 111 или 113 г.

Интересно сравнивать письма Цицерона и Плиния. Чтобы почувствовать основную их разницу, следует после плиниевых писем прочесть несколько писем Цицерона к ближайшему другу его, Аттику. Цицерон перед ним весь нараспашку: он изливает ему свои мысли, чувства, впечатления, не заботясь ни о композиции письма, ни о подборе слов, ни о впечатлении, какое произведет своим письмом: «я говорю с тобой как с самим собой» (8.14.2). Овеянные дыханием живой жизни эти безыскусственные записки обретают ту силу, которой наделены высокие художественные произведения: живешь вместе с автором писем, думаешь его мыслями, переживаешь его чувства, он тут, с тобой, твой собеседник и друг — двух тысяч «разъединяющих лет» как не бывало.

Письма Плиния — это литературная работа, рассчитанная на читателя и неизменно учитывающая его впечатления; они написаны по плану, составлены в обдуманных выражениях и тщательно подобранных словах. Письму поставлена определенная цель: убедить читателя, вразумить его, доставить ему удовольствие и (не последнее дело!), показать себя в благоприятном свете. Это не снижает значения «Писем»: для характеристики высших кругов тогдашнего общества нет источника ценнее, — но не стирает с них досадного налета надуманности и деланности.

2

В Плинии было много противоречий, которые он не пытался сгладить, потому что их не замечал. Его карьера была обычной для человека его круга — хороший адвокат, магистрат, ровно проходящий cursus honorum, несущий ряд важных должностей, безупречный в совестливом и строгом исполнении своих обязанностей. Он гордился своими магистратурами и званиями, славой адвоката и литератора, авторитетом в широких кругах общества. И в то же время оценивающим и критическим оком окидывал окружающий мир. Он исполнен уважения к сенату: с удовольствием отмечает, что нигде его не слушают так благосклонно, как в сенате (II. 11.11); сенатское постановление о благодарности ему за умелое и старательное ведение важного уголовного дела считает единственной достойной наградой (III.9.23). И тут же характеристика этого сената: у сенаторов-судей не хватает ума разобраться в сложном и запутанном процессе, да и нет охоты в нем разбираться — не о торжестве справедливости хлопочут они, а лишь о том, чтобы не испортить отношений с подсудимыми, людьми влиятельными; они не постыдятся подвести под наказание мелкого воришку и этой жертвой выгородить крупные фигуры настоящих преступников. Они прикрывают искательство и личную приязнь личиной строгости (III.9.9—10). Эта распущенная толпа, у которой нет уважения ни к себе, ни к месту, где они заседают (III.20.3—4); сенаторы позволяют себе шутовские выходки; справиться с этими людьми сенат не в силах и способен только жаловаться на них принцепсу (IV.25.1).

Характеристика современников не мягче: у них нет нравственного кодекса, сверяясь с которым, они бы оценивали поведение человека; они «поклонники успеха»: хорошо то, что увенчано удачей; плохо — закончившееся провалом (V.9.7); искательные и лживые (IV.2.4), они больше всего ценят богатство (I.14.9); берегут свое и небрежны с чужим (IV.13.8); они «рабы минутного»: на них нельзя положиться; они неблагодарны и добра не помнят (III.4.6); им приятно очернить ближнего (I.8.5). В адвокатской среде вошло уже в обычай наживаться нечистыми путями и торговать совестью (V.13.6—7).

Все эти замечания, разбросанные в письмах, сделаны «без гнева и упреков»: у Плиния нет ни желчного раздражения Ювенала, ни негодования Тацита. Он просто отмечает то, что видит, внося, где можно, добрые и умные коррективы (II.16; IV.10; IV.13; VI.8). Он хорошо уживался с этим миром, в котором действовал во весь размах своих сил и энергии, но иногда уставал и от него и от своей деятельности: дни, наполненные обычной деловой суетой, начинали казаться досадно пустыми (I.9), житейские заботы — «низменными и жалкими» (I.3.3). К счастью, рядом есть studia, чудесный мир умственной жизни, за порогом которого остается весь мусор обыденности. Люди, причастные этой жизни, образуют некое братство, не знающее ни зависти, ни злобы; здесь помогают друг другу; критикуют, чтобы исправить; новый талант горячо приветствуют (V.17.4—5); чужому успеху радуются не меньше, чем своему (II.10; V.10). Из чистой атмосферы этого высокого мира трудно бывало спускаться к кляузным делам казначейства Сатурна (I.10.9) или к жалобам колонов (V.14.8). Studia давали не только отдых и передышку: они сулили человеку бессмертие.

Плиния тревожила мысль о преходящести всего земного, о том, что все на земле подвластно смерти. Где товарищи, с которыми он еще недавно выступал в суде (IV.24)? «Как коротка, как урезана человеческая жизнь» (III.7.11) и как быстро течет «река времен», все унося с собой! Как поставить ей преграду? «Передо мной проходят мысли о моей обреченности, смерти (mortalitas), о моих писаниях. Не сомневаюсь, что ты испытываешь тот же страх, размышляя над своей неоконченной работой. Постараемся, пока живы, чтобы смерть нашла как можно меньше того, что она может уничтожить» (V.5.8). «Всегда помни о смертности», — увещевает он приятеля, забросившего свою литературную работу. «Только твои писания могут освободить тебя из-под ее власти» (а qua asserere te hoc uno monimento potes). Asserere — технический термин, употребляемый в официальной процедуре отпуска раба. Assertor libertatis — тот, кто требует свободу человеку, считавшемуся рабом. Литературная работа для Плиниева адресата assertor immortalitatis — и только она может быть в этой роли: «все остальное хрупко и бренно (fragilia et caduca), все исчезает и гибнет, как и сами люди» (II.10.4). Этот отрезок быстро текущего времени продлим, «если не дано делами (si non datur factis), ибо возможность действовать в руках другого <намек на императора>, то нашей литературной деятельностью; оставим что-либо в доказательство, что мы жили» (III.7.14). Плиний отнюдь не мечтал о возвращении республики и был достаточно здравомыслящ, чтобы не притязать ни для себя ни для своих современников на роль самодержавных правителей чуть не всей Ойкумены. Его слова о том, что возможность действовать сосредоточена в руках одного императора, продиктованы желанием зачеркнуть значение тех facta, тех реальных дел, которые жизнь возлагает на людей. А дела, лежавшие на Плинии, были отнюдь немаловажны. Как префект государственного казначейства он ведал финансами всей страны; как обвинитель, изобличавший преступную деятельность провинциальных наместников, оберегал достоинство и честь государства; как умный и думающий хозяин способствовал подъему сельского хозяйства. И помимо того на счету у Плиния были дела, обеспечивавшие ему долгую и благодарную память и в родном городе, который он осыпал благодеяниями, и в сердцах людей, которых он спас от разорения и гибели. Но все это fragilia et caduca. Только над миром умственной, духовной жизни смерть не имеет власти, только уйдя в этот мир и доверившись ему, можно вырвать ее жало, стряхнуть ее иго.