Пионеры Русской Америки - [128]

В летний поход наняли второго проводника, поскольку Татлек никогда в тех местах не бывал и местного наречия не понимал. Проводники играли в экспедициях решающую роль, и не только потому, что знали местность. Порой от них зависело, как примут служащих компании коренные жители, каков будет их настрой. Правда, Загоскин замечал, что, когда они приходили без проводников, туземцы общались с ними более свободно, хотя и объяснялись с помощью жестов, но принимали радушно, тащили всякую снедь для обмена. Иное дело с проводником — его опека порождала необщительность и настороженность. Что он говорил местным, как объяснял цель прихода «белых людей», оставалось неизвестным до тех пор, пока служащие компании сами не выучивали язык. «Живой пример тому наши соседи Новоархангельска, колоши: доныне ни один из толмачей, взятых из их племени, не передаст в настоящем виде ни вопроса, ни ответа беседующих».

Нового проводника, не мудрствуя, назвали Вторником и объяснялись с ним на «русско-инкилико-чнагмютском языке». Вот как Загоскин собирал информацию о стране за горами: он задавал вопросы туземцам, те отвечали Вторнику, Вторник переводил Татлеку, Татлек — калифорнийцу Никифору, Никифор — лейтенанту. При таком способе общения ошибки были неизбежны, и потому Загоскин считал необходимым записывать все варианты названий на разных наречиях, здраво рассудив, что специалисты потом разберутся.

Квихпак в тех местах широк. Далеко — куда доставал глаз и где небо припадало к земле — было видно, как он нес свои воды неспешно и величаво по обширной низменной равнине. Силы этого потока, питаемого десятками мелких рек и речушек, казались неисчерпаемыми. Моряки знают, что вода в морях и реках имеет разный цвет и оттенки ее многообразны. Каспиец Загоскин, помнивший молочный тон Куры и красноватый Аракса, заметил, что вода Квихпака летом была желтовато-сероватой, а отстоявшись, давала большой осадок, однако с приходом первых заморозков становилась прозрачно-чистой, вкусной и, как в «благословенной матушке Волге», «весьма здоровой».

Берега реки заросли лесом; ели, осины, березы и тополя в три обхвата после унылой тундры радовали глаз, кусты черной и красной смородины, малины, шиповника, калины так и манили в чащу — вот только комары не пускали далеко от берега. Притоки Квихпака и Иннока разделяли горные отроги, охраняющие этот нелюдимый край, словно часовые: на левом фланге стояла сопка Нотагаш, с другого края — утес Иситль.

Если зимой команду мучил мороз, то летом — жара и несносные насекомые. «Не сказать о комарах и москитах ни слова — значило бы умолчать об ощутительнейшем мучении, которое привелось нам испытать во время этого похода, мучении, к которому привыкаешь как к необходимому злу, но не имеешь ни средств, ни воли от него освободиться». Туземцы спасались дымом головни, которую держали перед собой; кто-то пытался надевать накомарники, кто-то курил — не помогало ничего. Оставалось лишь терпеть. Лейтенант вспомнил свой астраханский опыт и сшил себе из крашенины полог, под которым прятался ночью. Выходили из становья на рассвете, дневную жару пережидали на берегу.

На одной из стоянок к ним внезапно пожаловало всё женское население соседнего жила, от старух до малолетних девочек; все пришли вымытые, причесанные, в нарядных одеждах и украшениях. Удивленный лейтенант спросил у Татлека: с какой целью явились женщины? Это знак полного расположения и доверия, объяснил проводник.

Пришлось потчевать нежданных гостей сладким чаем с сухарями. Чай пили с удовольствием, сухари попробовали из любопытства — и отложили. Пока туземки чаевничали, лейтенант принялся рассматривать их и заметил девушку лет пятнадцати «с полным розовеньким личиком, черными глазами навыкате и правильными соболиными бровями». Вообще-то Загоскин считал женщин племени инкиликов на редкость некрасивыми. Правда, они не делали татуировку на подбородке, как иные аборигены, и не носили стеклярус в носу или под нижней губой, но и без того их трудно было назвать привлекательными. В письме другу перед отправкой в Америку Загоскин клятвенно обещал: «Могу и тебя и всех знакомых и родных уверить, что не изберу подруги ни алеутки, ни колошенки, ниже из какого-либо народа, к которым в начале мая отправляюсь». И вдруг — такое удивительное исключение! Расположение к «белым людям» было проявлено, и теперь, намекнул Загоскин, от них зависело, «как им воспользоваться», однако о том, чем завершился визит туземных дам, рассказывать в своей книге не стал, оставляя читателям возможность строить догадки.

Заплатка

При впадении Иннока в Квикпак располагалось последнее селение ттынайцев, ниже по всем притокам и вдоль побережья обитал народ канг-юлит. В этом пограничном селении Загоскин познакомился с самым знаменитым в тех краях торговцем по прозвищу Заплатка. Бодрого старика в изношенной парке, покрытой множеством заплат, русские впервые увидели в 1834 году: оставив свою лодку у воды, тот пришел к управляющему редутом с небольшим свертком бобровых шкур и начал осматривать товары в лавке. Он перебирал бисер, нюхал табак, вертел в руках ножи и топоры, цокал языком, спрашивал цены — и ничего не приобрел. На следующий день он вернулся на байдаре, полной бобровых шкур, и скупил чуть ли не всю лавку. Такого замечательного покупателя кто только не хвалил в редуте, приговаривая: «Ай да Заплатка!» Старик запомнил это выражение, и когда русские спрашивали его имя, отвечал: «Ай да Заплатка». Позже узнали, что одетый в рубище старик — глава богатейшего семейства Аляски.