Пионеры Русской Америки - [126]

По реке Юннако

Двадцать пятого февраля Загоскин вышел из Нулато «сам-шесть»: с ним шли добровольцами Пахомов, Баженов, Иванов, Никитин и Курочкин. Двое последних совершали с лейтенантом уже второй поход, и тот хорошо знал, на что они способны. Тунгус Никитин оказался самым метким стрелком и удачливым охотником в их команде; ее предводитель, не хвастаясь, признавался, что и сам неплохо стреляет, но Никитина превзойти не мог. Уже одно это качество делало его ценным спутником, а он, кроме того, делал байдары и нарты, слесарничал и столярничал, знал кузнечное ремесло, кроил и шил одежду и готовил сушеное мясо. «Конечно, в случае нужды каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочее, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин как тунгус и толмач Курочкин как природный алеут — оба, что называется, взросшие на ноже», — отзывался Загоскин о своих товарищах.

Курочкин был еще и грамотен, знал местные наречия. А самое главное — он, человек веселый, предприимчивый, везде, куда ни придет, был как дома, быстро знакомился с местными, перенимал у них песни; смотришь — он уже пляшет с ними у костра. Загоскин писал: «По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске не мог сравниться с Курочкиным. Мне оставалось возможными поощрениями сохранить этот дух в команде, столь много способствующий к перенесению трудностей нашей бродячей жизни». Сноровка, опыт, неунывающий и дружелюбный характер этих людей помогли их начальнику проходить вместе с ними самыми трудными маршрутами.

Предстояло вновь подняться по Квихпаку (разные племена именовали его и Юна, и Юкон, и Юкхан), чтобы отыскать короткий путь в залив Коцебу. Температура была плюсовая, двигаться по рыхлому талому снегу тяжело, и в первый день преодолели всего пять миль. На второй день, пообвыкнув — и людям, и собакам требовалось войти в походную колею — прошли уже девять миль. На третий день начались места холмистые, за ними показались прибрежные горы, то подступавшие к самой воде, то удалявшиеся вглубь материка. Обошли два мыса: Каменистый, с высоким утесом, и Горшковый, где туземцы брали глину для изготовления посуды.

Ночевали в жиле Уныльгачтхох. Одному туземцу так приглянулась полосатая английская рубаха Загоскина, что пришлось ее отдать — точнее, выменять на 22 соболя — тулун, который пошел на пошив парки для лейтенанта. Женщины меняли провизию и меха на бусы и синий стеклярус. На следующий день похолодало до минус пятнадцати. Загоскин обратил внимание, что, чем больше они удалялись от залива, тем суровее становились холода, и чем ближе подходили к верховьям Юкона, тем дешевле были меха и дороже провизия. Когда вышли к устью реки Юннако, именуемой на карте Малахова Куюкаком, проводник Татлек-Волосатый встретил приятеля, и тот пригласил всех в свое жило. Приняли их радушно, и Загоскин решил дать отдых команде.

Была и другая, более веская причина для отдыха — у лейтенанта опухла нога «от тяжести лапок или отвычки на них в ходьбе»: «Последствия такой опухоли остаются нередко навек пятнами или небольшими желваками; к перенесению этой мучительной боли два средства: покой и терпение; первое не всегда может быть приложено к делу, а последним запасаются все посвящающие себя скитальческой жизни». У туземцев был свой способ лечения напасти: они прокалывали место опухоли «ланцетом» (так Загоскин в шутку назвал этот «хирургический инструмент») — проще говоря, заостренным гвоздем или сколом обсидиана. Лейтенант от такой операции отказался, предпочтя покой; а уж терпением он запасся, едва ступил на американский берег.

Первого марта, продвигаясь всё дальше на северо-восток, вышли к левому притоку Юкона, напротив жила Нокхакат. Малахов до этого места не добирался. Однако жители селения, узнав, куда направляется Загоскин, быстро поняли цель его экспедиции и испугались, что потеряют свою прибыль. При появлении «белых людей» они все как один высыпали из жилищ и начали стращать Татлека, чтобы он не вел русских дальше. Заметив колебания проводника, Загоскин с деланым равнодушием заметил: мы-то теперь и без тебя обойдемся, а вот ты не получишь обещанной награды, и до нашего возвращения староста артели не выдаст тебе жены. Хитрость удалась — Татлек не захотел терять награду и еще более жену и согласился идти дальше.

Вместе с командой Загоскина пошел известный шаман Отезокота (его имя можно перевести как «Сам ходит»). Он, чтобы обезопасить соплеменников от воздействия «белых людей», насылавших, по его убеждению, оспу и прочие болезни, обогнал их и разложил на дороге очистительный костер. Ну, это еще не так страшно, заметил Загоскин, костер можно и обойти; вот экспедицию Сарычева и Биллингса на Чукотке язычники чуть ли не насильно окуривали всякой дрянью «для очищения».

В тех краях расстояния мерят не верстами и милями, а переходами. По левому берегу Юннако Загоскин насчитал четыре или шесть зимних дней пути до перевала в горах; еще столько же, по его подсчетам, предстояло пройти от перевала до жила Акшадак, где происходила меновая торговля жителей приморья и племен, обитавших по берегам Юннако. Однако, как ни упрашивал Загоскин туземцев стать проводниками, идти весной, по рыхлому снегу, никто не соглашался. К тому же наступала пора охоты на оленей. «Приходите зимой — все будем вашими проводниками и охранителями», — советовали местные.