Пионеры Русской Америки - [125]

Здесь, в многолюдном туземном жиле — только местных было 30 человек, не считая малолетних детей и торговцев из других племен — их встретили приветливо, староста поселил гостей в своем зимнике, угощал, рассказывал о верховьях Большой реки. Малахов прошел 50 миль вверх по Квихпаку и достиг устья его притока, который туземцы именовали Куюкак, что означало — «река». Весной, когда вскрылся лед на Квихпаке-Юконе, он спустился со своей командой по большой воде в залив. Так он стал первым служащим компании, кто прошел от редута Святого Михаила до Нулато и обратно.

Описание маршрута штурман не делал, ограничился измерениями. В 1839 году по поручению компании он вновь отправился на реку Нулато, чтобы поставить там одиночку для торговли с племенами верховьев Юкона.

Как и в свой первый поход, сначала он шел кружным путем — проводники упорно скрывали место переноса, однако затем он все же сумел выведать его и довольно скоро дошел до Нулато. В туземном селении, где так радушно его встречали в прошлом году, свирепствовала оспа. Староста похоронил всю свою большую семью, и когда заболел сам, то поджег жилище и задохнулся в нем от дыма. Малахов увидел, как оголодавшие за зиму собаки доедали трупы своих хозяев.

Дерябин, приказчик экспедиции Малахова, нашел трех выживших женщин с маленькими детьми и одного мальчика-сироту постарше. Истощенные, они просили «мамыса» — еду. Он накормил их из своих скудных припасов и тем спас от смерти. Так поступал не один Дерябин: русские промысловики часто делились с туземцами последним сухарем и куском рыбы, хотя по весне и сами сидели голодными.

Пройдя полверсты вверх по течению, Малахов и Дерябин срубили избу и вернулись в редут. Зимой в основанной ими одиночке поселился приказчик компании Нордстрем, который пристроил к избе кладовую, баню и начал вести торговлю.

Когда Дерябин появился в одиночке осенью 1841 года, он нашел избу сожженной, кладовые разграбленными, туземное жило брошенным. Искать виновных было некогда — наступала зима, надо было успеть до морозов построить жилье и сделать припасы. В небольшой роще по соседству нашли строевой лес, за неделю поставили избу, наловили рыбы. «Усердие, ревность и сметливость», как сказал Загоскин, помогли Дерябину выжить.

Со временем туземцы стали забывать об оспе, перестали приписывать ее появление приходу русских, возобновилась торговля. Теплая изба и приглашение к чаю настраивали на дружеский лад и завязывали знакомства. И вскоре у стен одиночки то и дело слышались приветственные крики приехавших туземцев: «Дерябин! Чайник!» — они были уверены в хорошем приеме.

Одного не хватало Дерябину — хорошего толмача, и тогда он вспомнил о спасенном им от голода мальчике-сироте. Дерябин нашел его, взял к себе жить и всю зиму учил русскому языку. По длинным волосам, которые носили мужчины местного племени, он дал ему прозвище Волосатый. «Крещеное имя давать нехристям грех», — объяснил Дерябин Загоскину. Татлек — так в действительности звали сироту, привык к русским, повзрослев, женился, и Дерябин помог ему поставить дом в Нулато.

Дерябин погиб в феврале 1851 года, уже после отъезда Загоскина из Америки. Вот как это произошло. На рассвете несколько индейцев напали на одиночку. Тяжелораненый англичанин, состоявший на службе компании, успел перед смертью отправить в Михайловский редут гонца с запиской. Прибывший из редута отряд нашел среди убитых и Василия Дерябина. Спастись сумели лишь Волосатый и одна женщина с девочкой. Они рассказывали, как напавшие долго мучили жившего в Нулато шамана, отрезали ему нос и уши, выкололи глаза и кричали: «Как ты позволил белым жить среди вас?!» Англичанина и Дерябина похоронили в мерзлой земле Аляски, на могиле Дерябина поставили крест. А Нулато отстроили заново.

В 1843 году, когда Загоскин пришел туда со своей командой, все еще были живы, там, кроме служащих компании, жили Татлек-Волосатый, шаман, пять женщин, три мальчика и четыре девочки — «это было наше домашнее общество».

В Нулато команда провела шесть недель. Ветчину, сухой бульон, пеммикан — сушеное мясо, растертое в порошок, — не использовали, берегли для похода. Чтобы избежать «голодовки», как говорили в колониях, Загоскин и его спутники ставили на реке сплетенные из прутьев снасти-ловушки — морды, ловили сига и нельму и делились уловом с жителями одиночки, так что в день на человека приходилось не больше одной рыбины. Голода не было, но и сытой такую жизнь не назовешь. Как признавался Загоскин, завтракали кружкой чаю с сухарями, обедали рыбой — после такого обеда можно было обедать еще раз, — а об ужинах и вовсе забыли.

Когда рыбы приходило мало, выменивали провизию у туземцев-торговцев. Загоскина выручала предусмотрительность его отца: «В проезд мой в российско-американские колонии через Сибирь я заезжал на родину. Старик-отец, будучи однажды в лавках, вспомнив о моем путешествии в Америку, купил на несколько десятков рублей разных цветов стеклярусу, бус, серег, колец и прочего. Отдавая мне, батюшка как бы предвидел будущее, сказав: „Это пригодится тебе“. Признаюсь, знакомый по описаниям и рассказам сотоварищей с состоянием Новоархангельска, я недоумевал, к чему могла быть полезна эта копеечная художественность. Промысел Божий не дал отеческим словам пропасть втуне…» Вот на эти необычайно высоко ценившиеся среди туземцев товары — деньги они ни во что не ставили — и выменивал Загоскин в походе рыбу, мясо, жир, не раз вспоминая отца с благодарностью. И уже вернувшись в редут и получив почту из Новоархангельска, он узнал, что Алексей Николаевич Загоскин скончался в 1843 году.