Пионеры Русской Америки - [117]

В походе Загоскин определил по семь собак на нарту, больше было нельзя, и не потому, что взять негде. Как он убедился, большое число собак удобно во время передвижения по льду или накатанной дороге в тундре, а там, где проходил их путь — «в лесах, по бездорожью и рыхлому снегу самая многочисленность собак только увеличивает трудности».

Казалось бы, все эти трудности не должны были затрагивать Загоскина лично: компания выделила ему достаточно денег, чтобы он мог купить собак собственно для себя, как и провизию, и все необходимое в походе — так обычно поступали руководители отрядов. Однако лейтенант рассудил иначе: «успех экспедиции наиболее зависит от примера начальника», и потому он решил не пользоваться никакими преимуществами.

В эпоху существования четких сословных границ положение дворянина обязывало его к определенному поведению, он должен был одеваться, передвигаться, есть, спать не как разночинец и простолюдин, туземец и креол, тем более — не вместе с ними. Поэтому решение лейтенанта разделить с командой все тяготы похода ординарным никак не назовешь, оно многое говорит о характере Загоскина и его взглядах. Он восхищался Барановым, который умел отстаивать интересы России и компании в Америке и при этом не делал различий между русскими и аборигенами. Но первый правитель Америки не был дворянином, а Загоскин — был. И от своего решения стать примером для команды он в походе не отступился: прорубал просеки и топтал снег, рубил лапник для ночлега, собирал хворост, летом плел сети и ловил рыбу, правил байдарой и байдаркой. И еще отдал в артель свои припасы — чай, сахар, масло, привезенные из Новоархангельска, да что там — даже личные вещи раздавал обносившимся в походе спутникам и туземцам.

Наконец подготовка к экспедиции была окончена, наступила зима, и можно было отправляться в путь. На время похода было определено взять три пуда сухарей, два пуда гречневой крупы и риса, чаю и сахару 24 фунта, — остальное предполагалось добывать охотой или выменивать у туземцев. У всех были столярные инструменты, из посуды каждый имел по медной луженой кружке, обшитой кожей, деревянной ложке, остальные столовые приборы им заменяли якутские ножи в медной оправе, на поясе все крепили кинжалы на случай рукопашной схватки. На всю команду взяли один медный чайник и один котел в ¾ ведра.

Состав команды Загоскина ко времени выхода изменился: его денщик заболел, Вертопрахов оказался неспособным переносить трудности экспедиции, Тимофей Глазунов тоже был не здоров — «подавал мало надежды», не смог идти с ними и уроженец Калифорнии Акляюк — не привычный к холодам и долгим походам, он страдал ранами на ногах. Вместо них вызвались идти двое из редута — «сослуживец Баранова бодрый старик Лука Пахомов и тунгус Григорий Никитин, служивший стрелком в экспедиции г-на Козьмина при его описи Шантарских островов» — то были люди опытные и надежные.

Вышли, как на гулянье

Четвертого декабря, в девять часов утра, помолясь, вышли в путь. 27 собак везли пять нарт с грузом в 40 пудов: здесь были и провизия для команды, и припасы для поселения Нулато, и юкола для собак. Вот как Загоскин описал начало похода: «Выход наш был как бы на гулянье: погода приятная, самая ходовая, — 18 по Реомюру (минус 22,5 градуса по Цельсию. — Н. П.). Солнце в полдень с небольшим 3 над горизонтом, конечно, не грело, но радовало своим светом; два побочных отражения, величаемые на святой Руси „ушами“, обещали постоянство морозов».

С середины бухты собаки стали проявлять беспокойство, завыли от нетерпения. Люди остановились, чтобы осмотреться, и не зря — на склонах прибрежных холмов опытные глаза спутников Загоскина заметили табун оленей. Услышав собачий вой, олени всполошились, пошли в гору, поднимая снежную пыль, и четверть часа все смотрели на удаляющийся табун — так он оказался велик.

Зимой световой день в тех широтах короткий, потому в начале четвертого встали на ночлег на Паленом мысу. Развели огонь, вскипятили воду, приготовили чай и сварили кашу. Команда наверстывала обед, а лейтенант был так взволнован переживаниями первого дня, что почти не притронулся к еде — «ничего не шло в душу». Спать расположились в полуразрушенной туземной кладовой — бараборе, забитой снегом, собаки улеглись между людьми, согревая их своими теплыми боками, и «ночь прошла в их драке за тепленькие места и в поворотах каждого из нас с боку на бок».

Утро следующего дня было ясное и морозное. Встали со светом, и пока готовили чай, Загоскин мерил температуру воздуха. Происходило это обычно так: в восемь утра и в восемь вечера он прикреплял термометр к дереву, всегда с северной стороны; если останавливались на ночлег, то оставлял его на ночь. Когда выходили до света, то около восьми часов утра делали остановку, люди и собаки отдыхали, а Загоскин измерял температуру.

Через неделю, когда команда увеличилась, в походе установился определенный распорядок дня и каждый выполнял свою обязанность. На привалах возчики выпрягали собак из нарт, тех, что грызли упряжь, привязывали к палкам. Староста разводил огонь, двое русских с туземцами-проводниками разгребали и утаптывали снег для костра и ночлега, шестеро рубили и носили дрова и лапник для подстилок, двое отправлялись отыскивать воду или растапливали снег. Напившись чаю и отдохнув, все шли за дровами на ночь. В пять часов ставили часовых — по два человека на три часа, один полтора часа караулил у нарт, другой в это время грелся у огня — потом они менялись местами. Не ходили в караул только двое — сам Загоскин — потому что он и так раза два-три за ночь проверял караулы, и староста — на нем лежала обязанность досматривать за всем. В семь — половине восьмого кормили собак и отпускали их, ели подоспевшую к тому времени кашу и второй раз пили чай. Потом каждый ладил себе место для сна.