Пионеры на море - [2]

Издали крейсер казался совсем не таким громадным. Спрятавшись за ржавым жбаном, видели приятели, как высились борта корабля, как грозно смотрели орудия и строго топорщилась труба, словно грозила ребятам.

В утробе крейсера что-то рокотало, стонало и ворчало на разные голоса, а иллюминаторы, глядевшие в ночную черноту желтыми не мигающими глазами, будто говорили:

— Видим, видим, ишь что затеяли, злодеи курносые!

Вахтенный на палубе, вкусно зевая, негромко и лениво затянул песенку. В иллюминатор было видно, как спал, облокотившись на стол, дневальный по кубрику. Гришка толкнул Мишку в бок, потрепал Верного; собака заскулила, словно почуяла что-то недоброе.

— Миша! На руках по канату метра четыре, пять — не больше!.. Как пролезу и махну рукой, тогда валяй и ты!

Червяком на крючке рыболова повис Гришка на толстом канате, державшем крейсер у пристани, и пополз, дрыгая ногами.

Мишка чувствовал, как его охватила нервная дрожь. Зубы громко защелкали, в испуге закрылись глаза.

Ночь, притаившись, молчала. Что-то стонало в машине крейсера.

Дождь перестал.

Верный взвизгнул. Мишка открыл глаза. На носу крейсера Гришка яростно махал рукой. Крепко сжав цокающие зубы, Мишка вцепился в мокрый канат и пополз. Под ногами, пенясь в легких водоворотах, журчала Северная Двина.

Еще два-три усилия, и Мишка увидел испуганное лицо друга.

— Мишка!.. Матрос на палубе… Не то спит, не то зубы у него болят. Держись как-нибудь, а я к нему пойду — была не была!

В десяти шагах от бака маячила темная неясная фигура. Она шевелилась, урчала. Гришка решительно подполз к фигуре, встал и нахмурил рыжие брови.

— Дяденька, возьмите нас с собой. А если не возьмешь, товарищ матрос, все равно в воду бросимся, а в Москву не п-п-п…

Послышался лязг цепи и тихое урчанье. Из темноты глянула на Гришку оскаленная пасть, в лицо пахнуло утробным дыханием. Белые острые зубы чудовища, казалось, сейчас загрызут и раскромсают на части. Колебля ночную тишину, раздался яростный рев. Не помня себя от испуга, Гришка метнулся в сторону, схватил тонкие Мишкины пальцы, прижал обеими своими к канату.

— Держись как-нибудь, Мишуха! Держись, а-в-в-вось живы бу-дд-ем!

Приближались шаги вахтенного. Гришка сжался в комок, готовый провалиться сквозь палубу. Мишка дрыгал ногами, сдерживая крик от режущей боли в пальцах. Было слышно, как вахтенный шлепал кого-то.

— Ты что же это, канительщик, на ночь глядя, ворчать вздумал? Ах ты, Касьян, ах ты, бродяга! Небось во сне Касьяниху увидал… Спит она теперь в берлоге и в ус не дует. Нет, Касьян, пойдем с нами. Я тебя в Англии к самому Керзону в парламент приведу, вот, мол, твоя Керзонья смерть! Ну, дрыхни, дрыхни, Касьян, медвежья твоя утроба. Накось!

В темноте захрупал сахар. Послышалось довольное сопенье, звон цепи, и все стихло.

— Мишка, ведмедь. Ей-бо, ведмедь! — шепнул Гришка. — Здоровущий, как корова, а ручной: сахар жрет, вот напугал! Ну, вползай!

Приятели сидели на корточках на палубе «Коминтерна». Впереди возвышался мостик. На нем горел фонарь. Кто-то громко крикнул, щурясь от света:

— Товарищ вахтенный…

— Есть!..

— Осмотрите кормовые швартовы.

— Е-есть!..

Вахтенный побежал на корму.

Стараясь сдерживать дыхание, пугаясь бешеного стука сердца, мальчики осторожно продвигались к люку носового трюма. Подошел вахтенный, он ухватился за веревку рынды[3] и ударил четыре двойных удара.

Из люка кубрика высунулась помятая, заспанная физиономия.

— Двенадцать, что ль, Петелькин? Обожди минутку — сейчас сменю.

Вахтенный ушел. Гришка решил, что сейчас самый удобный момент пролезть в трюм. На мостике сменялись вахтенные начальники.

Извиваясь змеей, Гришка подполз к трюму, осторожно отдернул брезент и хмыкнул от удовольствия. В темноте он нащупал железную лестницу и конец[4]. Помогая Мишке спускаться, он озирался по сторонам, и только что хотел закинуть ногу в люк, как его ударило в спину, и кто-то жалобно заскулил. Верный нетерпеливо скреб палубу когтями, поглядывая в трюм.

Через секунду зашевелился брезент, словно под ним ползла большая мышь, и все стихло. Сменявшийся вахтенный вдруг наступил на что-то.

— Петелькин!.. Что это? Откуда ребячья кепка на палубе? Давно-ли небо кепками кидается? Тут что-то, браток, неладно!

Петелькин, почесывая спину, осклабился.

— Г-ы-ы… Ты, брат Котенко, не выспался. Должно, ребята с ветошью принесли с берегу, ну, и обронили. А вот собака пристала… Стою я давеча на вахте, вдруг здоровущий рыжий пес как сорвется с берегу, да по трапу! Хвостом вильнул, зубами щелкнул, и поминай, как звали. Не иначе как с нами уйдет. Веселей будет — медведя-то на берегу оставят. Смотри, не упущай. А кепку брось. Ну, спокойной тебе вахты!

Котенко неуверенно теребил в руке детскую кепку. Он направился к мостику, задрав голову, крикнул:

— Товарищ командир!

С мостика свесилась невыспавшаяся злая физиономия.

— Что случилось?

Не то неловко стало вахтенному, что встревожил он командира, не то смешно сделалось на свои подозрения, но сказал он совсем не то, что хотел.

— Сколько времени, товарищ командир?

В ответ вахтенный начальник насмешливо пробурчал что-то.

Котенко смутился, зло швырнул Гришкину кепку за борт и зашагал вразвалку по палубе.