Пиноктико - [47]
Я тоже мало сомневаюсь в этой максиме…
Я больше сомневаюсь в её дополнении, сделанном Мартином Киппенбергером: «и каждый художник — человек».
В общем, я никогда не замечал, чтобы старик относился ко мне как-то пренебрежительно…
Или, скажем, как-то иначе… Чем к Флориану или к тому же Кристиану…
Но тут Мориц вдруг спросил меня, чем я занимаюсь…
А я возьми да и брякни, что начал, мол, что-то такое писать… Сам ещё толком не знаю, тагебух, роман, нон-фикшн…
— Не знаешь? — прервал меня Мориц с каким-то ехидным смешком. — Так я тебе подскажу. Ты попал в бух-штабен-зуппе[53], мой друг. С чем я тебя и поздравляю! Будешь теперь там барахтаться всю жизнь…
Я не ожидал от него таких слов и хотел сразу уйти, но Мориц вдруг оказался рядом со мной — с непомерной для его лет прытью, положил свои сильные скульпторские руки мне на плечи и не дал встать…
— Не обижайтесь на него, молодой человек! — сказала одна из его дам. — Просто Мориц с детства не любит писак…
— Ты не права, Аннелиза! — сказала другая. — Ты его не так давно знаешь, как я. Мориц не писателей не любит, а вот именно буквы. Потому что в детстве его насильно заставляли есть этот самый «буквенный суп». Поэтому он и грамоту не выучил — назло супу!
— Нет, он не любит писак! Я это точно вам могу сказать, потому что я сама писака, и Мориц меня за это не любит…
— За это? — улыбнулась её подруга…
— Ну конечно! А за что ещё можно меня не любить? Нет, не притворяйся, — сказала она обнявшему её после этого заявления Морицу…
— Аннелиза пишет статьи о культурных событиях для «Ночной газеты», — важно сказал Мориц. — Она в курсе всех событий, вообще — она регулировщица движения…
— Да уж, — вздохнула Аннелиза. — А с учётом того, что мои статьи там теперь выходят, как правило, с месячным опозданием… И они же ещё потом предъявляют мне претензии… Получая недовольные письма от людей, которые пошли на выставки, которых уже не было и в помине… То я уж и сама не знаю, кого я куда направляю и какие потоки регулирую… Смеёшься, Мориц? Тебе всё смешно… А это грустно на самом деле… Это старость, мой дружок.
— Наоборот, Аннелиза, это расцвет. Ты покорила пространство и время!
— О да, — грустно сказала она. — Что там я покорила… Я даже тебя не смогла покорить…
— Ну, меня невозможно… Никогда не гонись за тем, что невозможно поймать… Но вот эти потоки людей, которые запутались благодаря тебе в пространстве-времени… Йенс, тебе не кажется, что это смешно? Так вот, про писателей. Я не считаю, что слово и картина воюют друг с другом. Я знаю, что есть много людей, которые считают: идёт война. Но я не из их числа. Так что всё неправда, и что я писателей не люблю, и… Что якобы переел в детстве бухштабензуппе… Да я не доедал в детстве, мягко говоря, голодал, и такой суп мне мог тогда только сниться…
Тут обе дамы его прервали, и они все вместе заспорили о чём-то военном или послевоенном, а я воспользовался этим и ушёл — незаметно встал, прошёл за деревьями и выскользнул за ворота…
Я вышел из сада — в сад… Огромный, самый большой, наверное… В Европе… Разбитый в 19-м веке, чтобы отвлекать народ от мыслей о революции… Английское средство — ландшафтный парк…
Я не стал туда углубляться… Я вернулся на асфальтовую часть города, наугад зашёл в какую-то забегаловку, взял в придачу к хеллесу сто грамм егермайстера… И это было только начало!..
Ночью я уже сам открыл ворота Морица и увидел, что там стоит пятнистый танк, освещённый… Хорошо ещё, если софитами…
Наверное, это был подбитый Йоргом американский танк, вполне может быть…
Но никаких знаков на нём не было, ни звёзд, ни свастик… Вообще никаких знаков…
Он въехал в сад, открылись люки, и из них посыпались парни в камуфляже… Я с удивлением узнавал в них жителей Домагштрассе…
По-моему, они называли себя маркировщиками… Или землемерами… Водомерами?
Нет, я вспомнил: маркшейдерами… Они показали нам официальную бумагу, в которой было написано, что всё предгорье подлежит теперь маркировке… Объясняя, что это означает, человек в камуфляже стал поочерёдно тыкать пальцем в коричневые и зелёные пятна своей формы, говоря при этом: «Вот это принадлежит микрокосмосу, а вот это уже макрос…» И так этот бред продолжался — а я уже во сне назвал бредом попытку искусственного устранения гетерогенности… Нашего пространства — причём любую его гетерогенность… Речь уже шла не столько об искусстве… Сколько о почве под ногами… О смерти и жизни… Которые так переплелись в этом городе… Что понадобилась маркировка… Один из маркшейдеров сказал мне, растягивая слоги на манер швулей… Или просто мюнхенских «пуси-пуси»: «Weißt du was Sigmund Freud immer sagte? «Es wäre so schö-ö-ö-öhn — in München zu sterben!»»[54]. Примерно с этого момента — или ещё раньше? — я уже понимал, что это сон… Но я не знал при этом, можно ли умереть во сне — если знаешь, что это сон? — и этот «страшный» вопрос мучил меня, пока маркшейдеры ходили по саду Морица с огромными циркулями, с миноискателями или счётчиками…
И не только по саду, они вошли в дом, исследовали печь, в которой Мориц плавит свои загогулины, а потом попросили меня показать им чердак…
«Серпантин» — экзистенциальный роман-притча о любви, встроенная в летний крымский пейзаж, читается на одном дыхании и «оставляет на языке долгий, нежный привкус экзотического плода, который вы попробовали во сне, а пробудившись, пытаетесь и не можете вспомнить его название».
Повесть «Дважды один» опубликована в электронном журнале TextOnly, вып. 12 — декабрь 2004.
Александр Мильштейн — уроженец Харькова, по образованию математик, ныне живет в Мюнхене. Автор романов «Пиноктико», «Параллельная акция», «Серпантин». Его прозу называют находкой для интеллектуалов, сравнивают с кинематографом Фассбиндера, Линча, Вима Вендерса.Новый роман Мильштейна «Контора Кука» сам автор назвал «остальгическим вестерном». Видимо, имея в виду, что герой, молодой человек из России, пытается завоевать Европу, как когда-то его ровесники — Дикий Запад. На глазах у читателя творится динамичная картина из множества персон: художников, программистов, барменов, русских эмигрантов, немецких писателей и совсем каких-то странных существ…
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.