Пикассо и его женщины - [39]

И все же с помощью адвокатов им кое-как удалось поделить имущество. В частности, адвокаты Ольги добились ареста нескольких картин Пикассо, и это было представлено в качестве залога на ту сумму, которую он должен ей выплатить. Конечно, кто-то может сказать: ничего себе — «безропотно ускользнула». Но таковы были законы, а Франция — это страна, в которой их всегда уважали. Более того, он отдал ей Буажелу (замок XVIII века, купленный уже после заключения брака с Ольгой), а сам продолжил жить на улице Ла Боэси. Но в 1937 году, когда была приобретена мастерская на улице Великих Августинцев (франц. — rue des Grands-Augustins), он начал работать там. А в 1942 году он вообще перебрался туда жить.

На самом деле, Ольга особо с ним и не скандалила. Она заранее решила, что чем меньше они скажут друг другу, пусть даже на бумаге, тем лучше. Но она приняла решение. Ей нужно думать о себе и о сыне, т. е. о будущем, не оглядываясь на годы, прожитые с Пикассо. Они в прошлом, а часть ее прошлого — как вышедшие из моды вещи.

* * *

Однако с чисто юридической точки зрения развода, как мы понимаем, не было, и Ольга официально до самой своей кончины в 1955 году оставалась мадам Пикассо — официальной женой Великого Гения. Но это уже не имело ровным счетом никакого значения. И вообще ничто не имело значения.

Она много раз ходила на службу в церковь Святого Александра Невского, где они с Пикассо когда-то венчались, и хор там пел так чудесно, что Ольге каждый раз казалось, будто она умерла и попала в рай. Она слушала это божественное пение, и горячие слезы катились по ее щекам.

Что же касается Пикассо, то он настолько возненавидел ее, что половину их огромной двуспальной кровати застелил старыми газетами. Этот символический жест не помог — Ольга упорно не желала исчезать из его жизни.

С легкой руки авторов, готовых простить и оправдать любые чисто человеческие недостатки Пикассо, родилась версия о «сумасшествии» Ольги Хохловой, полная противоречивых слухов и всевозможных ничем не подкрепленных догадок. Да, она не желала исчезать из его жизни. Да, она преследовала его. Да, она могла часами идти за ним и его очередной пассией по улице, крича: «Ты напрасно делаешь вид, что я не существую!» Но почему-то мало кто, и сам Пикассо в первую очередь, не попытался понять эту женщину. А ведь она была вполне традиционной, «порядочной женщиной». Можно сказать, добродетельной. Становясь все старше и старше, она была просто убеждена, что, также старея, Пикассо сам сходит с ума, растрачивая свои силы на разврат и позоря свое имя. С ее точки зрения, это было ужасно, так как она думала, что ее мужем овладел бес и за это она будет нести ответственность перед Богом.

Разве это можно считать сумасшествием?

Факты (а они, как известно, могут оспорить слова сотни философов) говорят о другом: в отличие от Пикассо, Ольга всегда сохраняла нравственный иммунитет. У них оставались общие знакомые и друзья, и они несколько лет, как бы по инерции, служили поводом для разговоров и, как водится, для ссор. Например, однажды Пикассо нелестно отозвался о режиссере и драматурге Жане Кокто. В интервью одной барселонской газете он заявил: «Он не поэт! Только один Рембо — поэт. Жан лишь журналист». А ведь они общались с 1915 года, и их даже считали близкими друзьями…

И что же Ольга? Отец Кокто покончил жизнь самоубийством, когда Жану было девять лет, так вот наша совестливая «сумасшедшая» посчитала нужным извиниться за своего неблагодарного мужа перед его матерью, когда Эжени Кокто назвала интервью Пикассо «гнусным». И сделала она это по своей инициативе, и к огромному неудовольствию Пикассо, никогда не признававшего своих ошибок.

Разлюбившему мужу назвать бывшую жену «сумасшедшей» — проще всего. Но факты говорят совсем о другом: срывы и истерики потерявшей голову обманутой женщины — это одно, а сумасшествие — это совершенно другое. Бывший муж ничего не хотел о ней знать, и она просто цеплялась за какие-то ниточки прошлого, которые можно разорвать только одним волевым решением. А вот силы воли-то у нее как раз и не было. И пока была свежа кровоточащая рана памяти о бросившем ее муже, она просто не могла прийти в себя от отчаяния. Ей, как и многим другим людям, оказавшимся в подобной ситуации, было не дано сразу смириться с мыслью, что прошлого для Пикассо не существует и что она умерла для него ровно в ту минуту, когда он возжелал новую женщину… Впрочем, в народе, наверное, не случайно говорят, что любовь слепа и сумасшествие водит ее за руку.

Глава шестнадцатая Дора Маар

Знакомство со следующей спутницей жизни произошло у Пикассо в августе 1936 года в популярном кафе «Две образины» (франц. — Les Deux Magots), где собирались сюрреалисты, абстракционисты и прочие представители художественного бомонда предвоенного Парижа. В это кафе Пикассо любил заходить после вечерней прогулки, а в тот день он ужинал там со своим другом — поэтом Полем Элюаром, а Эльф — очередной пес Пикассо, как обычно, попрошайничал у соседних столиков. Взгляды Пикассо и этой 29-летней женщины случайно встретились, и ее красота не смогла остаться незамеченной, ведь с его стороны это был взгляд искушенного ценителя женских достоинств. В восхищении он пробормотал несколько слов на испанском. Оказалось, что прекрасная незнакомка прекрасно знакома с языком Сервантеса: ее детство прошло в Аргентине. Они разговорились, и Пикассо пересел за ее столик. Ее звали Дора Маар, она была фотографом передовых взглядов, странной, импульсивной и удивительно яркой. Фотограф Брассай, друг Пикассо, знал ее в тот момент уже лет пять-шесть, и вот что он рассказывает о ней: