Пифагор - [114]

   — Не на Кротон ли корабль? — крикнул юноша, подбегая.

   — На Кротон, — отозвался Демокед. — Но будет лучше, если ты возвратишь похищенную отцу.

   — Я к отцу её и везу, — ответил юноша.

И тотчас с кормы прозвучал радостный возглас Никомаха:

— Это ты, Гиппас?! Наконец-то ты решился и снял с меня обет. И теперь я не буду бояться смотреть в глаза, пронизывающие насквозь.

Сказка без конца

«Скакал я сегодня полночи

И ржание слышал во сне.

И словно бы кто-то хохочет

Иль, может быть, плачет по мне.

Должно быть, белая ласка

Спугнула в конюшне коня?»

Ответил гаруспик с опаской:

«Окончилась сказка твоя».

Город ликовал. Поток Сириса прорвал невидимую сагрскую плотину, перекрывавшую в душах кротонцев поры, и наружу вырвалась радость. С венками на головах они высыпали на улицы и, обнимаясь, пели забытые гимны. В хмелю первой за многие десятилетия победы Совет пятисот принял решение воздвигнуть алтарь Гераклу, предку Дориэя, и наградить его самого званием почётного гражданина. На мраморной доске у пританея имя Дориэя появилось сразу же за именем Пифагора.

Ночью на агоре зажглись костры, и на весь город распространился запах поджариваемого бараньего сала и тмина.

Зная любовь спартанцев к агонам, кто-то предложил состязаться на прожорливость. И конечно же всех одолел Дориэй, прямой потомок Геракла, по преданию съевшего по пути в Микены в один присест целого быка Гериона. Так же, как кротонец Милон был самым сильным из смертных, Дориэй был самым прожорливым. Толпа подхватила Дориэя на руки, чтобы понести его в гавань, но не сумела удержать. Падая, он своей тушей переломил нескольким кротонцам руки и ноги.

И в это время на полную луну легла тень. Наступил мрак. Ликование сменилось воплями отчаяния.

   — Это колдуны! Они в доме Милона!

   — Туда! Туда! Это они, звездочёты!

С каждым мгновением толпа увеличивалась. Крики подняли на ноги и тех, кто отсыпался у себя в домах. Среди них были люди спокойные, неспособные на преступления, но неистовая энергия разъярённой толпы заразила и их, и они понеслись, что-то выкрикивая, неведомо кому угрожая.

День первой олимпийской победы Милона решено было отпраздновать в его кротонском доме. Туда отправились все математики, кроме Хирама, оставленного для наблюдения за затмением.

   — Друзья, — начал Пифагор, когда все уселись, — статуя Милона на агоре, а дух этого удивительного человека с нами. Не будь его, не было бы нашего храма Муз. Ведь это он добился для него участка и постоянно поддерживал его всем, чем только мог. Не было ещё ни одного мужа, одержавшего в состязаниях с сильнейшими столько побед, и ни одного атлета, который одновременно был бы учёным.

За стенами послышался шум. Подбежав к двери, Эвримен сообщил, что движется откуда-то взявшаяся толпа с кольями и во главе её — Килон.

   — Не будем отвлекаться. Эти люди, уничтожившие великий город, достойны лишь презрения. Я уверен: если бы был жив Милон, Сибарис остался бы цел. Сядем к столу и вспомним за чашей вина нашего друга.

Едва было разлито вино, как донёсся запах гари.

   — Они поджигают дом! — воскликнул Эвримен.

   — Успокойтесь, — проговорил Пифагор. — Если выхода нет, встретим смерть достойно. Есть в Тиррении город Церы. Там я увидел на стене поющего гаруспика. Он пел по-тирренски, и я не смог полностью понять ритмическую речь. Когда же он опустился на землю, я попросил его пересказать песню. Оказалось, что это история, сочинённая каким-то тирренским Эзопом. Он назвал имя, но я его не запомнил. Однажды весною после перелёта птицы вернулись в свой лес, к своим деревьям и дуплам. И соловей увидел, что его дупло занято старым вороном. Некоторые перья его от возраста побелели. «Это моё дупло, — пролепетал соловей. — Здесь я пел много лет, пока рождались мои дети, здесь скрывался от непогоды. Ты же птица городская. Зачем тебе этот лес и моё дупло?» — «Было твоё, а теперь моё, — ответил ворон, — но если хочешь, можем помериться силами».

Пифагор поднялся.

— Дым мешает мне продолжить. Но я успею вам сказать: моя последняя жизнь подходит к концу. У вас же впереди ещё много жизней... Мужайтесь, души.

Полнолуние

Дул попутный ветер. Корабль резво бежал по волнам, разрезая лунные дорожки. В небе стояла полная луна, и паруса отсвечивали синевой.

Утомившаяся после бурного дня Мия дремала на канатах рядом с Никомахом. Демокед и Гиппас, уединившись, тихо роняли слова.

   — Вот после такой же ясной ночи я покинул Самос на корабле Поликрата, — проговорил Демокед. — Он обещал высадить меня в гавани Милета, связанного с Сибарисом великой дружбой. Я рассчитывал отыскать там идущий в Сибарис корабль, а оттуда добираться в Кротон, хотя бы пешком. Но едва мы сошли на берег, как нас схватили. В оковах отправили в Магнезию. Двенадцать лет я был оторван от родины. Теперь, казалось бы, всё позади. Но что-то давит душу.

   — Это от полнолуния. Пифагор связал этот феномен со своей теорией колебаний.

   — И к тому же мне неприятно, — продолжил Демокед, — что Мардоний и остальные персы в оковах. И что об этом подумает Дарий?

   — Но что тебе до его мыслей?! — возмутился Гиппас. — Ведь он тебя насильно удерживал столько лет! Ты возвращаешь себе свободу.