Пифагор - [115]

Демокед покачал головой:

   — Тебе это трудно понять. Прежде всего, Дарий извлёк меня из пучины рабства и поставил выше многих. Он доверял мне свои личные тайны. И я ему раскрылся как другу. Он знает всю мою жизнь. Мы с ним часто встречались и говорили о Милоне и Пифагоре.

   — О Пифагоре?! — удивился Гиппас. — Но ведь ты с ним едва знаком.

   — Я с ним переписывался, и каждое из посланий, написанное рукою Эвримена, становилось известным Дарию. Он просил меня с ними знакомить. Узнав о том, что Пифагор провёл много лет в Вавилоне, Дарий захотел посетить храм Бела. Это было сразу же после восстания вавилонян, жестоко подавленного Гобрием. Надо сказать, что персы, поклоняющиеся Ахурамазде, считают вавилонских жрецов служителями злых дэвов, и само восстание Дарий полагал делом рук жрецов. Так вот, узнав мнение Пифагора о жрецах храма Бела, Дарий оказал им милость и освободил от оков. Его очень растрогало, когда Пифагор просил меня прислать ему гаты Заратуштры, или Зороастра, как его называют эллины.

   — Учитель как-то раз упомянул Зороастра, но о гатах ничего не говорил.

   —  Дарий достал для меня гаты, и я их по его просьбе перевёл для Пифагора. Гаты — это гимны в виде диалога между Заратуштрой и Ахурамаздой. Заратуштра спрашивает, Ахурамазда отвечает. Это великое творение. Вот послушай...

   — Демокед! — перебил Гиппас. — Я всё время следил за берегом. Уже скоро должен быть Кротон. А где же огни Сибариса?

   — Может быть, сибариты перестали пировать по ночам? — предположил Демокед.

   — Даже если это так, зачем они погасили маяк, указывающий путь в гавань? Да и огни города, когда мы с Мией плыли в Метапонт, были хорошо видны.

   — Горит! — послышался голос Мии.

Демокед и Гиппас бросились к корме. Никакого пожара не было. По выражению лица Мии стало ясно, что она кричала со сна, да, кажется, и продолжала ещё спать. Протягивая руку, она повторяла:

   — Горит! Горит!

Гиппас положил ладонь на мокрый от испарины лоб жены.

   — Успокойся. Тебе померещилось. Обычный кошмар. Волнение последних дней.

И в это мгновение показалось зарево.

Эпилог

Демокед безмолвно стоял у пожарища. Это были остатки дома, в котором до отплытия к Поликрату он принимал больных. Затем, до постройки школы, как писал отец, здесь жил Милон, и дом стали называть домом Милона.

Неподалёку толпилась стайка подростков, и Демокед невольно прислушался к их разговору.

   — Так я его и не увидел... — почти простонал один из них. — Хотел бы его увидеть хотя бы мёртвого.

   — Но ты хоть слышал его, — проговорил другой. — Мне же не пришлось.

   — Куда же он мог исчезнуть?! Вот загадка! — воскликнул третий. — Обнаружили тридцать девять полуобгоревших трупов, а в доме он был сороковым, и по росту и кольцу со смарагдом его легко можно было бы опознать — ведь он никогда его не снимал, а золото и смарагд не могли сгореть.

   — Может быть, он ушёл подземным ходом, — проговорил мальчик, до этого молчавший. — Говорят, из дома Милона есть ход в гавань, там стоял корабль из Акраганта, он исчез и, наверное, взял Пифагора.

   — Это враки, — возразил первый. — Он никогда бы не бросил учеников, и никакого подземного хода нет. По дороге сюда я встретил Хирама. Он не был с математиками, ибо наблюдал небо. Так вот, он уверяет, что в созвездии Лебедя появилась новая звезда.

   — Да и вообще как мог сгореть Астрей? Это невероятно! — заключил третий мальчик.

   — Астрей? — удивился первый.

   — Ну да, Астрей. Летом я был в Дикеархии. Там есть один старец, лет, наверное, ста. Зовут его Андроклом. Так вот, Андрокл рассказывает, будто резчик камней Мнесарх нашёл под красивым белым тополем грудного младенца, который лежал, глядя прямо в небо. И не мигал, хотя солнце стояло в зените. Во рту у него была маленькая тоненькая тростинка, и он всасывал через неё падавшую с тополя росу. Андрокл это точно знает, потому что Мнесарх поручил ему воспитание мальчика, когда тот немного подрос.

   — Это я слышал, — проговорил четвёртый. — Только был не один младенец, а два. И второго звали Залмоксисом. И не Мнесарх их нашёл, а медведица.

И в это время к пожарищу приблизились четверо — двое пожилых мужчин, юноша лет двадцати пяти и тоненькая хрупкая девушка. Внезапно она вырвалась вперёд и рухнула лицом в золу.

   — Не надо, Мия! Не надо! — вскричал юноша как безумный.

Демокед перевёл взгляд на мальчишеские лица, и из них, излучавших свет, по каким-то неуловимым чёрточкам собрался кристально ясный образ того, с кем он виделся лишь раз, а думал — все годы.

   — Мальчики! — неожиданно вырвалось у него. — Пойдёмте на наш корабль. Здесь больше нечего делать. В старой Элладе мы создадим новый храм Муз.

АПОФЕОЗ

Как Феникс, в вечном пламени сгорая,

Среди небесных он пронёсся тел

К вратам геометрического рая,

Который первым вычислить сумел.

Для разума отныне нет преграды,

Когда он так осмелился начать

И, под своё крыло собрав монады,

Гармонией вселенской прозвучать.

Пирамидкой пламени Пифагор влетел во мрак трубы, наподобие той, какую мегарец Эвпалин проложил в толще Ампела, и, мгновенно пронизав её, оказался в неоглядном пространстве. О быстроте движения можно было судить лишь по мельканию сфер и смене мрака светом. Пифагор помнил всю свою последнюю жизнь до крайнего её мгновения и мог бы повторить каждое произнесённое им слово и слова, обращённые к нему. Места, где он побывал, мелькая, сменяли друг друга: озарённая закатом Астипалея, обложенные глазурованными плитками ворота Вавилона, храм Танит на зелёном Эрике, указующий перст Ферекида, нависшая над волнами скала Паламеда, праздничная афинская агора, торжественное открытие храма Муз, пророчествующий тирренский гаруспик на стене Цер, статуя Музы с лицом Родопеи... Но если прежде он мог видеть себя, то теперь уже не представлял, каков он, — небесное ли тело или едва видимая точка. Помня об определении формы Земли по отбрасываемой во время затмения тени, Пифагор попытался применить тот же метод к себе, но безуспешно — то ли потому, что он слитком мал, то ли оттого, что пропускал свет.