[email protected] (Фантом-любовь) - [7]

Серебристая трубка аэроплана плотно набивалась табачной стружкой пассажиров и попыхивала предстартовыми вздохами турбин. В салоне было тесно и душно, баулы ручной клади не помещались под креслами, а тем более — в багажных отделениях над пассажирскими местами. Скалозубые стюардессы протискивались сквозь заторы, распихивая по местам мешки и мешочников.

Фил отметил про себя, что грудные дети начали орать еще до взлета и мысленно прикидывал: хватит их на все восемь часов или притомятся? Усевшийся рядом с ним старик-хасид немедленно уткнулся носом в книгу, а его внук весело вскрикивал в кресле за спиной, иногда проходясь своими штиблетами по позвоночнику не только деда, но и самого Филимона.

Индо-евреев, почему-то, рассадили по всему салону, и они настойчиво пытались поменяться местами с другими группками и компаниями. В конце концов, в результате сложных многоходовок, краснокожие сгрудились вокруг своей бабки-тотема, а рядом с Филимоном вместо мудрого старика оказалась пышногрудая мадам в норковом жакете и с бриллиантовыми горошинами на каждом пальце.

— Паразиты, — выдохнула дама, напрасно пытаясь подогнать ремни безопасности под фигуру, — они издеваются над нами как хотят, они отнимают последнее и ещё спрашивают: — «Зачем вы едете?»

Фил подумал о том, что хорошо бы было помочь несчастной жертве репрессий застегнуть ремни, но от одной мысли, что рука должна оказаться в районе двух вулканических сопок, его бросило в жар, и он невежливо отвернулся к окну, сдерживая разбушевавшуюся фантазию.

Вечерело. По бетону лётного поля струились барханы красноватой пыли, и в ее потоках отражались разноцветные предполетные огни самолета. Здание аэровокзала обрело силуэт мрачного средневекового замка, а прожектора на стальных вышках перемигивались, словно часовые на сторожевых башнях. Самолет дернулся и тихо покатился к взлетной полосе.

«Все, — подумал Филимон, — Goodbye, America!»

Горло перехватило железным обручем и хотелось зареветь.

Горло перехватило железным обручем и хотелось зареветь.

Оставаться в одиночестве Фильке было не в первой, но так надолго еще не приходилось никогда. За окном стемнело, а мама все еще не влетела в избу с пригоршней поцелуев, орехов и еще чего — то вкусного из артельной кухни. Обычно за этим следовала вечерняя помывка в железном корыте и горький травяной чай на ночь, но зато рядом была мама — шумная и настоящая.

Папа тоже был.

Но смутно.

Он уходил, когда утренний сон еще не позволял открыть глаза, а приходил, когда нашептывал сказку сон вечерний.

Правда, после того, как ему на спину прыгнула рысь, он целых три дня провел дома. Но на четвертый день пришел огромный тулуп и увел папу чинить важный трактор, хотя мама все еще прикладывала к папиному разодранному плечу тряпки с чем-то пахнущим так же горько, как вечерний чай.

И ругала при этом соседа Клима.

Дядя Клим, возвращаясь с разбитой весенней трассы, подобрал рысёнка, да и притащил к ним в дом:

— Чтобы не так скучно было пацану!

И было не скучно.

Котёнок шипел на лайку Белку, а она тревожно поскуливала и щерила зубы на тварюшку.

А через три дня с крыши дома прямо Филькиному папе на спину прыгнула кошкина мама. Потом все хвалили фуфайку и папу, который не испугался и стукнулся спиной о стену. Он оглушил зверя, но пока сбегал в сени за топором — рысь оклемалась и удрала. Она разорвала в клочья воротник фуфайки и прокусила папино плечо.

Рысенка ночью вынесли за ворота и дядя Клим говорил, что сам видел, как мать унесла его в зубах.

В тайгу.

А еще он говорил, что прошла она за своим котенком сто верст.

Жалко было рысенка, и папу было жалко.

Но тут мама принесла в дом поросенка — розового и смешного. Филя очень обрадовался, но больше него обрадовалась Белка, у которой недавно отняли пятерых щенят. Она не отходила от хрюшки ни на шаг, позволяла ей совать свиное рыльце в миску с собачьей пайкой и заботливо облизывала подкидышу пятачок.

Было снова весело.

Но сегодня уже и собака, и поросенок, и Филя умаялись играться и ждать, и когда чуткая Белка, все же, уловила только ей известные сигналы приближения мамы, то оказалось, что пришли и мама, и папа, и еще какой-то, который говорил на странном языке.

Мама быстренько вытолкала в сени живность и, чмокнув сына куда ни попадя, уложила его в кроватку под теплое одеяло. Гадкое корыто и горький чай были на сегодня позабыты! Филька замер под пуховым сугробом, боясь напомнить о себе и спугнуть такую удачу. Мама негромко шебуршила кастрюлями, и в воздухе крепчал дух вареной картошки. Мужики, наскоро умывшись, плеснули в кружки спирту, тонкими ломтями нарезали сала и уложили его на распаренные черные сухари.

— Устали ждать, иди за стол, выпьем! — громким шёпотом позвал отец.

— Иду, иду, не орите только, — дайте ребенку заснуть!

Картошка заняла свое место на столе, а мама за столом.

Они приподняли кружки и тот, который говорил на странном языке произнес:

— Щоб йому, Iроду, на тому свiтi було все, що вiн нам на цьому зичiв…

— Тсс! — перепуганно цыкнула мама и, почему то, закрыла лицо руками.

Филе захотелось вскочить и обнять маму, но грозное корыто стояло на видном месте, а сон так и топтался по его векам, которые хитрый малый умел прикрывать так, что видел все сквозь пушистые метелки ресниц, а понять, спит он или нет, никто толком и не мог.