Пролог
Дагомыс. Прощание с «Немытой Россией»… 1992 г
В прохладе темного бара на девятом этаже одного из белоснежных высотных строений гостиничного комплекса «Дагомыс», примостившегося на крутом берегу у подножья теплого Черного моря, сидели двое мужчин. Они потягивали из объемных темных стаканов, в лучиках точечных светильников на потолке пустынного, в столь ранний час, помещения, искрящееся шампанское и вели неторопливый разговор, достойных умудренных жизнью людей.
— Вот мы с тобой здесь, Смагин, уже третий день паримся и пытаемся разобраться, что есть такое в России их «приватизация». Учат нас, как я понимаю, умные люди, разные там экономисты, политологи, юристы из Москвы, но я своим умом никак не могу уловить, как это, после оформления всей документации я стану единовластным хозяином всего горно-никелевого комбината в моем городе. Ведь я его не строил, не покупал, меня просто в свое время партия назначила исполнительным директором огромного комплекса, а завтра, значит, я смогу его продать, подарить, сдать в аренду вместе с тремя тысячами моих работников, а то и просто ради забавы закрыть и не работать… ха-ха, так ведь?
Игорь Смагин пожал плечами, отглотнул большой глоток жгучего «Помпадура» и равнодушно ответил.
— Выходит, что так, Борис Борисыч, а тебе что, это не нравится?
— Да в том-то и дело, что нравится, только я чувствую какой-то подвох во всей этой игре с приватизациями, чует мое сердце опытного руководителя, что добром такая авантюра со стороны правительства не кончится. Ну, к примеру, я в один миг становлюсь миллионером или даже миллиардером, а все остальным, чтож им шиш под нос…?
— Ты не понял, Борисыч, все твои работяги и служащие становятся акционерами, держателями акций твоего предприятия, они, вроде как тоже становятся собственниками какой-то доли предприятия и потому не возмущаются, но контрольный-то пакет у тебя, и ты хозяин. Слыхал, что «чубчик» вчера втирал, вы, мол, можете скупить все акции по дешману, а затем поднять их в цене, да так, что простому работяге просто будет не под силу их выкупить обратно, а для этого, как ты сам сказал, временно свернуть производство, кого-то сократить, уволить, остальным просто не платить, они поневоле продадут все акции и кому тебе, вот и вся арифметика, — Игорь горько улыбнулся собеседнику, — все конец диктатуре рабочего класса, доигрались марксисты с красными идолами.
— Нет, что-то мне не верится, да будь я на их месте я бы всем приватизаторам хреновым после такого облома головы пооткручивал, нет, это сказка, хотя мне она нравится, — Борисыч граблями рук почесал круглый волосатый живот и зажмурился, словно откормленный кот на завалинке под лучами теплого солнышка. — Эх, Смагин, я что-то на минуту представил себя где-нибудь во Флориде в своем коттедже или на белоснежной яхте, эх, все это мираж, работяги поднимут бунт и сотрут с лица земли и кремль и «чубчика» и нас с тобой.
— А спорим, не снесут, — Игорь протянул руку своему новому товарищу, — спорим на ящик коньяку…
— Да будет тебе, — отмахнулся тот, кого называли Борис Борисыч.
Это был невысокий с блестящей природной лысиной, крепко сбитый мужичок по фамилии Зубцов. Таких, напористых и хватких с хорошим здоровьем выходцев из центральной России, полным-полно народилось после войны в Сибири, куда эвакуировались и перебазировались основные производственные мощности и умы страны под названием Советский Союз. Уже пять лет он, «Союз», словно дерево с прогнившей сердцевиной, продолжал разваливаться и готов был вот-вот рухнуть, но что-то еще держало его, может быть крепкие корни традиций, порядочности и совестливости русских людей, возможно, обычная рабская привычка вкалывать за гроши в поте лица и целовать ручку хозяину за то, что тот не дает его семье помереть с голоду.
— А знаешь, Борисыч, почему я уверен, что наш народ не будет вякать, да потому, что ему так удобнее, он не привык брать ответственность за большие дела на себя, ему нужен вождь, на которого потом можно будет спихнуть, свалить все, в случае неудачи, и остаться чистенькими, когда все в г…не, это психология не только нашего народа, это психология рабов и холопов и возможно, что демократия, которую все хают, немного раскроет людям глаза, даст свободно дышать. Как говорил один умный американец Генри Форд: «Автомобиль может быть любого цвета, если он черный…!» — это я по поводу демократии.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
