Певчее сердце - [7]

Ей стало страшно — до сдавливающего обруча вокруг рёбер, до мурашек восторга. И жутко, и прекрасно. «О чём я думаю?! Она ещё ничего такого не говорила, а я в мыслях уже отдалась ей. Что я за...» Накрыл жаркий, удушающий стыд. Она обругала себя самыми грязными словами. Со всеми этими думами ей удалось провалиться в дрёму только к трём часам.

От стука в дверь сон разорвался, как паутинка, отставляя после себя тошнотворно-тягучие, щекочущие нити на гудящей колоколом голове, на душе и теле.

— Мария, доброе утро! У меня для вас завтрак и кофе.

Всё нутро отозвалось единым холодящим «ах!» Бирюзовая усмешка ворвалась освежающим ветерком в стоячее, душное болото сонливости.

— Одну... Одну минуточку! — отозвалась она, откашлявшись спросонок.

Где-то здесь был шкаф, в котором она видела махровые полотенца и халаты... Быстро натянув последний, Мария мельком глянула в зеркало на внутренней стороне дверцы: без косметики (точнее, без сценического грима), с распущенными по плечам растрёпанными волосами. Стало неловко, будто её застали нагишом. Ладно, что уж поделать... Не держать же Владиславу за дверью.

— Войдите, — сказала она, забравшись в халате в постель и натянув одеяло по пояс.

 Владислава вкатила столик с завтраком: омлетом с овощами и зеленью, ломтиками поджаренного хлеба с сыром, на десерт к кофе — пирожное с корицей. Всё — в двух порциях.

— Кофе в постель, — объявила она приветливо и бодро. И, улыбнувшись, добавила: — Вы особенно очаровательны с утра, Машенька. Такая по-домашнему милая и естественная... Вы ведь позволите вас так называть? Меня в отместку за это вы можете звать просто Владой.

Вместо вчерашней белой куртки на ней была голубая футболка-поло. Подкатив столик к кровати, она присела на край одеяла, а Марию вдруг пронзил холодок стыда: слишком проницательная эта бирюза... А если все её ночные мысли — как открытая книга сейчас?

— Как спалось, Машенька?

— Как вы и говорили — будто младенцу в колыбельке.

Мария лукавила, приукрашивая действительность, но не могла же она признаться, что полночи думала о... о неприличном? И потому понятие «выспалась» было от неё сейчас так же далеко, как поблёкшие в рассветном утреннем небе звёзды. А между тем часы показывали всего пять утра.

— Простите, что так рано разбудила вас. Просто мне хотелось спокойно, без спешки побыть с вами ещё немного.

Два часа... Всего два часа сна — оттого так и гудел череп, слипались глаза и до истерики хотелось хлопнуться обратно на подушку и вырубиться. Это жестоко, безжалостно — дать поспать всего два чёртовых часа. Можно было хотя бы три — не в пять, а в шесть. Конечно, всё осталось за сжатыми, вяло улыбающимися губами Марии, но бирюза и впрямь была проницательна.

— Ничего, кофе вас взбодрит, — улыбнулась Владислава, кивая на белоснежные чашки, в которых темнела коричневая аппетитная пенка на поверхности душистого напитка.

Кофе был великолепен. Кусок не лез в горло, и Мария осилила только полпорции омлета, а вот десерт «зашёл» легко и непринуждённо. И снова она ловила себя на том, что совсем не видит некрасивости Владиславы; точнее, уже не хотелось применять к её лицу понятия «красивое — некрасивое». Это было просто её лицо — такое, какое есть, и другого не представлялось на его месте.

— Не могли бы вы... выйти на пять минут? — задохнувшись от смущения, пробормотала Мария. — Мне нужно привести себя в порядок.

— Да, разумеется, — сдержанно ответила Владислава.

В сумочке лежала косметичка с минимальным «походным» набором: тушь, помада, карандаш, пудра. Она слегка тронула ресницы и губы, провела спонжем по щекам. Было в её лице что-то средиземноморское — не то греческое, не то испанское, а может, и что-то отдалённо еврейское. А Владислава — прямая противоположность, голубоглазая блондинка северного, скандинавского типа, причём, судя по всему, самая натуральная и чистокровная, вопреки греческим корням.

Платье, облегавшее фигуру, как тугая перчатка, было оснащено длинной молнией на спине: если расстегнуть её Мария с горем пополам смогла, то застегнуть без посторонней помощи уже не получалось, застёжку заело. Как ни выворачивала она себе руки, как ни дёргала за язычок бегунка, ничего не выходило. Слегка порозовев от смущения, она выглянула из каюты:

— Простите, Владислава... То есть, Влада! Вы не поможете мне застегнуть молнию? Её, кажется, немножко заело...

В бирюзе замерцали тёплые искорки, от которых было такое чувство, будто на грудь горчичники поставили. Чтоб не видеть их, Мария поспешно повернулась спиной. «Вжжжжик!» — медленно поползла вверх волшебным образом исправившаяся застёжка, а потом настала оглушительно-леденящая тишина, и руки Владиславы легли на плечи Марии. Они не позволяли себе ничего, просто слегка сжимали, а дыхание защекотало ухо:

— Маша... Когда я вас увижу снова?

Мария стояла, чуть повернув голову к плечу и еле сдерживая дыхание, от которого распирало грудь. На миг её глаза закрылись, шея напряглась, ключицы проступили.

— Сегодня вечером я выступаю в Чикаго.

Владислава стояла у неё за спиной, чуть расставив ноги. Её ладони скользнули выше линии выреза платья, коснулись открытой кожи плеч.