Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [113]
Ранее уже говорилось о «культурном» отторжении от властей как основе политической оппозиционности. В воспоминаниях Ф. Шаляпина, прожившего в Петрограде все послереволюционные годы, эта культурная неприязнь видна наиболее отчетливо в ее различных проявлениях и сочетаниях. Мы встречаем ее едва ли не на каждой странице очерка «Под большевиками» – одной из глав его мемуарной книги. Вот как он описывает приобщение народных масс к театру в это время – явление, восторгавшее многих провозвестников «театральных зорь»: «Правда то, что народ в театр не шел и не бежал по собственной охоте, а был подталкиваем либо партийными, либо военными ячейками. Шел он в театр „по наряду“. То в театр нарядят такую-то фабрику, то погонят такие-то роты»[911]. Вот к нему собираются на застолье «облепившие театр, как мухи» какие-то местные чиновники, и он с брезгливостью подмечает, что среди них «преобладали люди малокультурные, глубоко по духу мне чуждые, часто просто противные»[912]. Трудно сказать, насколько точны были излагаемые им диалоги, но их художественная окраска несомненно передает тот дух культурной неприязни, которую у него вызывали оказавшиеся у власти, как он их назвал однажды, «бывшие парикмахеры». Без комментариев следует оставить воспроизведенный знаменитым певцом монолог в его столовой одного из чиновников, без меры употребившего перед тем картофельную водку: «Вот вы, актеришки, вот вы, что вы для пролетариата сделали что-нибудь али не сделали, а ты вот выдумай что-нибудь для пролетариата и представь, ты же актеришка, ты и выдумывать должен»[913]. «Тошно стало», – вспоминал об этом случае Шаляпин.
И, разумеется, одной из причин «антисоветских» настроений интеллигентов было тотальное ощущение ненужности, приниженности, социального неблагополучия – и своего, и чужого. «Учащие жалуются, что они не могут слышать плач голодных детей и не могут равнодушно относиться к постоянным разговорам о том, сколько такой-то из их родителей заработал, причем заработок нередко исчисляется крупными цифрами», – сообщал корреспондент «Нашего века»[914]. И тут же замечает о том, что нужда среди наименее обеспеченных слоев интеллигенции достигла своего предела[915]. Крайне болезненно интеллигенты отозвались на решение властей весной 1918 г. урезать паек, а то и полностью его не выдавать «буржуазным классам» – этой мерой хотели увеличить паек рабочим и предотвратить заводские волнения. В резолюции годичного общего собрания Петроградского Союза врачей 2 июня 1918 г. в этой связи было прямо сказано, что «власть стоит на ложном пути борьбы с голодом, узко-классовом»[916].
Идеологическое и материальное – все переплеталось в сложном узле ежедневных «чувствований» интеллигента. Политический выбор зависел от многого, но не был устойчив – психологические «перепады» стали знамением времени. Они не всегда являлись столь односложными и примитивными, как у многих рабочих, но имели те же истоки. Новые политико-психологические устои еще не возобладали, но они уже были отмечены в интеллигентском сознании. Началась перестановка «вех» – еще непоследовательная, скорее внешняя, выраженная специфическим либеральным и подчас антибольшевистским языком, но с каждым днем более реальная и весомая.
Первое предупреждение: весна-лето 1919 г.
Схожие тенденции мы обнаруживаем и в рабочей среде. Конформизм рабочего не означал, конечно, полной скованности его новыми политическими нормами. Вспышки протеста на фабриках и заводах мы наблюдаем и в 1919 г., особо мощные – весной и летом. Первая из них удивляет своей массовостью и размахом – такого не было с 1917 г. Внешне ее вполне можно принять даже за некий перелом в поведении рабочих. Но когда знакомишься с подробностями, с внутренней механикой мартовских волнений 1919 г., это ощущение быстро исчезает. Мартовский взрыв развивался во многом по новому сценарию, нежели рабочие выступления прошлых лет. Здесь видна их ограниченность – искусственная деполитизация, характерная лексика и стереотипы действий. И еще подметим их скоротечность – возникнув быстро и внезапно, они почти сразу пошли на убыль.
В начале 1919 г. пока еще трудно разглядеть какие-либо симптомы предстоящего кризиса. Достаточно упомянуть в этой связи один из самых «беспокойных» районов города – Василеостровский. «Настроение удовлетворительное», «настроение довольно хорошее», «настроение ничего», «настроение массы поправилось по получении 8 фунтов муки» – таковы были сообщения в январе 1919 г. с заводов Кабельного, Посселя и Сименс-Гальске, Василеостровского трампарка и фабрики Печаткина[917]. Разумеется, где-то замечалось и глухое брожение. Сложной, как обычно, была обстановка на Балтийском заводе – об этом предупреждал местный коллектив РКП(б) 9 января: «Настроение масс противное коммунисту, были разговоры о забастовке на почве голода, что с трудом удалось приостановить»
