Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [115]

Эта знаменитая резолюция путиловцев, ставшая главным идеологическим документом мартовских волнений, и была предложена все тем же Глебовым. Собственно, это был даже цикл резолюций – каждое из собраний дополняло прежние свои решения, и затем все это было представлено как единое целое.

Преамбула данного документа была полна жалоб на нищету и голод; политических разногласий здесь не касались. Упоминалось, правда, об «односторонней и узко фракционной власти», занятой «сведением счетов»[930], – но это все же краткое определение, а не подробная политическая декларация. Первый пункт резолюции посвящен исключительно бытовым вопросам: просили фунт хлеба в день на человека, обуви и одежды рабочим и их семействам. Второй пункт резолюции, отвергая увеличение пайка за счет детей и «прочих граждан», требовал даже не свободной торговли, а некоей кооперативной закупки продуктов, причем строго оговаривалось, что она должна существовать при неограниченной поддержке правительства – не допускали даже намека на ее «альтернативность». Третий пункт несколько повторял предыдущий – он предусматривал свободу действий для кооператоров и снятие «заградительно-грабительских кордонов». Столь же ограниченными следует считать и предложения установить рабочий контроль за распределением продуктов – об этом говорилось в четвертом пункте.

Пятый пункт резолюции и есть собственно политический. Процитируем его целиком: «Мы требуем полной политической амнистии и немедленного освобождения из тюрем, застенков и чрезвычаек всех людей, брошенных туда за убеждения и свободное их распространение»[931]. Самым примечательным в этом документе является шестой пункт – о возможной будущей власти. Авторы, понятно, не могли обойти молчанием эту проблему, – но обратим внимание, каким вдруг неточным, двусмысленным становится их политический язык: «Мы требуем отказа, как в области экономического строительства, так и в области политического управления, от узкого и фракционного недоверия к широким народным массам <… > требуем создания единого социалистического фронта и привлечения к социалистическому строительству всей трудоспособной революционной демократии»[932]. Что здесь предлагается – Советы, Учредительное собрание, земства или нечто иное, понимается ли под «созданием фронта» участие в правительстве или идеологическая коалиция, что такое «трудоспособная» демократия и в чем суть ее «привлечения» – выяснить трудно, все это допускает различное толкование.

Такова эта пресловутая «политизация». Однако и в этом своем ограниченном проявлении она необычайно взволновала «отцов» города – верный признак того, что явилась для них неожиданной. Ко времени следующего забастовочного взрыва, к февралю 1921 г., властями уже были опробованы некоторые приемы антистачечной агитации. Однако события марта 1919 г. явно застали их врасплох. Они быстро начали терять самообладание, а иные из них – и чувство меры. Уже знакомый нам Зорин, например, с трибуны Петросовета счел уместным объявить, что «на территории Петербурга каждый честный рабочий имеет право пустить пулю в лоб каждому левому эсеру»[933]. Следы этой растерянности заметны, во-первых, в том, что большевики воспользовались как идеологическим оружием блоками уже привычной, отшлифованной, разветвленной аргументации против меньшевиков и эсеров. Миф о «святости» пролетариата не посмели разрушать, но дали ему особую интерпретацию: всем бастовавшим было отказано в праве именовать себя рабочими. И здесь зашли уж слишком далеко: путиловцев, еще не столь давно бывших объектом чуть ли не ритуального поклонения, не стесняясь, объявили сбродом контрреволюционеров и буржуазии. Во-вторых, для прекращения «волынок» использовали войска – и очень скоро, не дожидаясь результатов агитационных листовок. На территорию Путиловского завода подразделения кронштадтских матросов, красноармейцев и сводного рабочего коммунистического отряда были введены 18 марта. У заводских ворот поставили охрану и преградили путь как агитаторам, так и делегациям с других заводов. Начались аресты – взяли под стражу около 120 человек[934]. И все закончилось – протесты, собрания, стачки. В следующие дни завод работал как обычно, волнения уже поутихли.

Угрозы, однако, подействовали не на всех. С 14 марта началось быстрое распространение стачек на других предприятиях. Первыми заволновались рабочие Рождественского трамвайного парка. Они собрались на митинг вечером 14 марта. Попытки прибывших сюда А.В. Луначарского и комиссара по агитации Союза коммун Северной области М.И. Лисовского «образумить» трамвайщиков успеха не имели. Но политическую часть митинга едва ли можно счесть радикальной. Говорили скорее о второстепенном: о «наймитах – латышах и китайцах», о поддержке путиловцев и посылке к ним депутации с красным флагом. И это собрание имело отчетливый «социалистический» оттенок. Примечательно, что речь Луначарского заглушалась криками: «белогвардеец», «барин», «снимите с него шубу»[935].

Собрание это не было доведено до конца. Власти не пожелали искушать судьбу и допускать существование еще одного очага напряженности в городе. Митингующих окружили некоей «сводной коммунистической ротой» и предложили предъявить свои документы. Возникла свалка, кто-то начал стрелять, толпа тут же разбежалась. Утром следующего дня трамваи были остановлены, в парке возник стихийный митинг, но к вечеру все улеглось. Не обошлось без арестов, но сделано это было более тихо, чем на Путиловском заводе