Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер - [51]

Мартин. Я червь, а не человек, я притча во языцех, я всеобщее посмешище. Ступи на меня, раздави во мне червя.

Брат. Исповедуюсь в том, что сделал три ошибки — в оратории, псалмопении и антифоне.

Мартин. Я боролся с медведем в саду, где не было цветов и вокруг простиралась пустыня. Когда я попытался открыть калитку и выйти, медведь изодрал мне в кровь руки. Там была даже не калитка, а пустая рама, и можно было просто шагнуть через нее, но я был весь перемазан в крови и видел нагую женщину верхом на козле, и козел стал лизать мою кровь; я думал, от боли упаду в обморок, и проснулся в своей келье, весь мокрый после дьявольской бани.

Брат. Пусть брат Норберт вспомнит о провинности на кухне.

Мартин. Я помню и сокрушаюсь.

Брат. Пусть он вспомнит, что совершил еще более тяжкий грех, не явившись к настоятелю и братьям за епитимьей, и тем усугубил свою вину.

Мартин. Я одинок. Я одинок и в разладе с самим собой.

Брат. Каюсь. Каюсь и молю о ниспослании суровой кары за этот грех.

Мартин. Чем оправдаться?

Брат. Наберись мужества, ты понесешь наказание, и притом суровое.

Мартин. Чем мне себя оправдать?

Брат. Исповедуюсь в том, что пронежился в постели и поспел на вечерню после «Славься» девяносто четвертого псалма. Я претерпел полагающийся позор, выстояв не как обычно, в хоре, а у всех на виду, каковое место настоятель нарочно определил для столь легкомысленных грешников. Но прегрешение мое велико, прошу меня наказать.

Мартин. Я был среди одетых мужчин и женщин. Мы лежали друг на друге по семь-восемь человек в ряд. В куче было много людей. И хотя я был на самом верху, меня вдруг обуял страх, я закричал: а как же те, что внизу? Что с теми, которые на дне? И в середине? Без спешки, сохраняя порядок, мы разобрались и увидели, что лежавшие в самом низу были мало сказать раздавлены — от них осталась одна одежда. Вместо людей была одна только одежда, ровными холмиками лежавшая на земле. Пустая одежда на земле.

Брат. Я слушал мессу без свечи.

Брат. Я дважды по лености не брился и в оправдание себе возомнил, что лицом я светлее моих братьев, меньше обрастаю бородой и меньше грешен. Я выказал суетность и лень, каюсь и прошу епитимьи.

Мартин. Если бы отвалилась, рассыпалась моя плоть и я стал костью, единым костяным куском, голая кость и мозг, живые волосы и сердце из кости, — если бы я стал весь из кости, я бы взмахнул собой бестрепетно, без всякого страха, потому что чувствовал бы себя несокрушимым.

Брат. Я просил приготовить баню, убеждая себя, что это нужно, для здоровья, а погрузившись в корыто, понял, что внял суетному желанию и что чистоты не было в душе моей.

Мартин. Непрочны мои кости, раздроблены, сохнут, нет во мне крепости — один только комок костного мозга и усыхающая слизь.

Брат. Пусть брат Павлин вспомнит, как мы навещали наших Христовых сестер, как по пути он засматривался на женщин, подававших ему милостыню.

Брат. Я помню об этом и молю о прощении.

Брат. Пусть он вспомнит, что хотя наш возлюбленный отец Августин не запрещает смотреть на женщин, но он сурово порицает нас, если мы их пожелаем или захотим быть желанными. Ибо не только прикосновением и любостяжанием мужчина возбуждает в женщине распутное чувство. Это могут сделать взгляды. Если у тебя похотливые глаза, ты уже не докажешь чистоты своих побуждений. Где похотливый глаз, там и похотливое сердце. Когда люди с нечистым сердцем признаются друг другу взглядами, когда им приятно желать друг друга, тогда чистота оставляет их, хотя бы они не успели замарать себя скверным поведением. Останавливая взгляд на женщине и радуясь ответному знаку, помни: братья все видят.

Мартин. Исповедуюсь в том, что губительно согрешил против смирения, ибо не раз, досадуя на самую черную и неприятную работу, я не только не сумел убедить себя в том, что хуже и недостойнее других людей, но в глубине души отказывался этому верить. На много недель, показавшихся мне бесконечными, я был поставлен чистить отхожие места. Я делал свою работу, и делал добросовестно, не жалея своих скромных сил, не жалуясь и не переча. Я справился, я очень старался, но иногда в моем сердце поднимался ропот. Я молил, чтобы работа скорее кончилась, хорошо зная, что господь слышит ропот моего сердца и отвернется от моего труда, и, значит, я работаю впустую. Я открылся своему наставнику, и в наказание он велел мне поститься два дня. Я постился три дня, но и после этого не уверен, что во мне затихло роптание. Прошу, помолитесь обо мне, молите, чтобы мне было позволено делать прежнюю работу.

Брат. Пусть брат Мартин вспомнит все степени смирения. И пусть продолжает чистить отхожие места.

Звонит монастырский колокол. Пролежав некоторое время недвижно, братья и Мартин поднимаются и идут к клиросу. Начинается служба — возгласив, антифон и псалом. За группой монахов Мартина не видно. Вскоре из хора голосов выделяется слабый, болезненный стон. Он нарастает, переходит в яростные, исступленные вопли; в группе, где стоит Мартин, происходит движение. Только несколько голов оборачиваются на шум, пение продолжается. Такое впечатление, что все обошлось.