Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер - [52]

Шатаясь, между скамьями пробирается Мартин. Чьи-то руки безуспешно пытаются его задержать. Теперь он у всех на виду. Он весь в напряжении, дыхание срывается, он непроизвольно вздрагивает, настигнутый жестоким припадком. К нему подходят двое братьев, они с трудом удерживают Мартина — так яростно выкручивает его боль. Он пытается заговорить, делает неимоверные усилия и наконец хрипло выталкивает слова.

Мартин. Нет, не я! Только не я!

Припадок достиг кульминации, и Мартин сразу обмякает, словно он прикусил язык и во рту полно слюны и крови. Еще два монаха спешат на помощь. Мартину почти удается вырваться, но силы его оставляют, и монахи уносят его прочь. Служба продолжается, словно ничто не нарушило ее чина.

Сцена вторая

Наверху горизонтально висит лезвием вверх огромный нож, вроде тех, что у мясников. Через него переброшено тело обнаженного человека. Внизу, на сцене, огромный конус, глядящий на зрителя широким открытым основанием, словно бочка без дна; снаружи темнота. Внутри конуса горит слепяще яркий свет, и видно, как в дальнем конце появляется темная фигура, медленно бредет на зрителя и останавливается перед выходом из конуса. Это Мартин. По его осунувшемуся лицу струится пот.

Мартин. Я потерял тело ребенка, детское тело, глаза детские; с первым звуком своего детского голоса потерял. Тело младенца потерял. Испугался, стал искать. И до сих пор не отпускает страх. Страшно, и никуда не спрячешься! А главное… (срывается в крик) каждую минуту страшно! Заводится в тихую ночь собака настоятеля: укладывается на другой бок, облизывается — страшно! Темноты боюсь, ее бездны, а бывает, что она открывается под ногами каждый день. Даже по нескольку раз в день, и не видать дна, занимается дух, конца не достать. За что? Чья-то рука выжала мои кишки и не дает им ходу; я изнемогаю и не в силах освободиться. Утерянное тело, тело младенца, припавшего к груди матери, рядом с теплым и большим телом мужчины, — не могу его найти.

Мартин выходит из конуса в темноту и отправляется в келью слева. Опускается на колени около постели и пытается молиться, но вскоре падает от слабости. Справа появляется процессия монахов, несущих священническое облачение, свечи и алтарную утварь: сегодня Мартин впервые. служит литургию. Во главе процессии брат Вайнанд. Монахи проходят мимо кельи Мартина, кратка совещаются и, оставив с Мартином брата Вайнанда, удаляются в подобие будки в глубине сцены слева. По виду строение напоминает волынку тех времен; распухшее, гладкое, оно выглядит нелепо и непристойно.

Вайнанд. Брат Мартин! Брат Мартин!

Мартин. Да?

Вайнанд. Пришел твой батюшка.

Мартин. Отец?

Вайнанд. Он просил повидаться с тобой, но я сказал, что лучше после службы.

Мартин. Где он сейчас?

Вайнанд. Завтракает с настоятелем.

Мартин. Он один?

Вайнанд. Нет, с ним дюжины две приятелей.

Мартин. И мать пришла?

Вайнанд. Нет.

Мартин. Что ему понадобилось? Надо было мне его предупредить, чтобы не приходил.

Вайнанд. Я бы удивился тому отцу, который не захочет увидеть, как сын отправляет первую литургию.

Мартин. У меня и в мыслях не было, что он может явиться. Хотя бы дал знать заранее.

Вайнанд. Одним словом, он здесь. Он даже подарил братству двадцать гульденов, так что едва ли он очень недоволен тобой.

Мартин. Двадцать гульденов.

Вайнанд. Ты готов?

Мартин. Это втрое больше, чем об посылал мне в университет на целый год.

Вайнанд. Не вижу, что ты готов. Опять весь вспотел. Тебе нехорошо? Что-нибудь болит?

Мартин. Нет.

Вайнанд. Позволь я оботру тебе лицо. Времени осталось немного. Ты правде здоров?

Мартин. Живот свело. Обычное дело.

Вайнанд. Ты брился?

Мартин. Да, перед исповедью. А нужно еще раз?

Вайнанд. Нет, нет. Несколько пропущенных волосков беды не наделают, как, впрочем, и несколько неотпущенных грехов. Ну вот, так лучше.

Мартин. Что ты имеешь в виду?

Вайнанд. Ты весь вымок, как свинья на бойне. Знаешь пословицу? Повесишь нос, а дьявол радуется.

Мартин. Я не об этом. Про какие грехи ты говоришь?

Вайнанд. Я только хотел сказать, что есть священники, которые отправляют таинства, не вымыв чисто уши. Но рассуждать об этом не время. Поднимайся, Мартин, тебе решительно нечего бояться.

Мартин. Что ты знаешь?

Вайнанд. Ты всегда так говоришь, будто за спиной у тебя сейчас ударит молния.

Мартин. Ответь: какие грехи?

Вайнанд. А такие, что весь монастырь считает их напраслиной, твоим поклепом на себя. Разве не так? Никакой разумный духовник тебя не поймет.

Мартин. А зачем тогда вообще говорить о покаянии, если его не чувствовать?!

Вайнанд. Отец Нафан рассказал мне, что не далее как позавчера вынужден был наказать тебя, поскольку ты ударился в смешную истерику из-за стиха в «Притчах Соломоновых» или где-то еще, не знаю.

Мартин. «Имей попечение о стадах».

Вайнанд. И прицепился-то ведь к одному-единственному слову. Когда ты чему-нибудь научишься? Отдавай отчет в своих поступках. Ведь некоторые братья открыто смеются над тобой и твоей задерганной совестью. Плохо, что смеются, знаю, но их тоже можно понять.

Мартин. Это «одно-единственное слово» всегда и беспокоит меня больше всего.

Вайнанд. Едва ты исповедуешься и приступишь к алтарю, как снова зовешь священника. Да что там! Все говорят, что ты бежишь к исповеднику, даже когда спустишь ветры.