Песня Рахеро и другие баллады - [12]

И словно корабля нос холм мыса выпирал.

Уже весь мыс от моря свет солнца освещал,

Он, будто подбородком залива, тень давал.

«Что это промелькнуло? Спокойно, сердце, тише!

Что в свете на мгновенье скакнуло прыткой мышью?

Неужто это воин? В накидке мощный торс?

Закинули верёвку, воздушный строят мост?»

И снова Руа видел на грани неба чёткой

Как будто духов ночи. И тут, в мгновенье ока,

Крик, пойманный дыханьем, руками заткнут рот,

Комок, в залив упавший, словно дельфин нырнёт.

Комок, сковавший ноги во все глаза смотрящего.

Больна душа у Руа, в засаде здесь сидящего,

Больна душа, томится, но мужество вскипает,

В лицо он смотрит жизни, что мимо пробегает.

И по татуировкам признал он человека:

«То Хока, вождь Ваи – врагов наших навеки,

То Хока по веревке в долину лез тайком,

Войны весь жаждой полон, отважен и силён».

И снова смотрит Руа туда, где скал отвес,

И снова видит воинов, идущих средь небес.

«Враги моего рода! – тут Руа прокричал. –

Даже у акулы достойнее оскал.

Такой набег нечестен, такой не славен план,

Никто тропой коварной не шёл в такой обман.

Вас Руа ненавидел всегда, в любой из дней,

И будет ему честью дать бой в стране своей».

И выпрямил он спину. «Ваи, вот вам сюрприз!» –

Он прокричал, и прыгнул в поток, идущий вниз,

И быстро меж камней, как трясогузка к дому,

Летит через долину сквозь валуны и волны.

И, выбравшись из ямы, на брег ручья вскочил,

И прям к домам и крышам деревни припустил.

И пятки его часто и высоко сверкали,

И камни, где бежал он, так шумно пролетали.

Всё время, что бежал он и тяжело дышал,

Он думал: «Глупый Руа! Куда ж ты побежал?

Но долг есть долг, – так думал и несся ветром вдаль. –

Всегда у нас есть долг, и дом, есть дом всегда.

Хоть печка и дымит, пусть завтра жить не смею,

Но здесь я был рождён, любил, и здесь Тахея».

Был полдень у престола, здесь пир шёл со вчера,

Жреца и всех людей томил сон и жара,

Сердца стучали редко, наевшись жутких блюд,

Тяжёлые тела сидели там и тут.

Лупились глупо женщины на камни, что внизу,

С отвисшею губою, с свиной слезой в глазу.

Как будто матки пчёл в тот час, как трутни пали

Убитыми от травм, от шока уползали[48],

Вот так, среди террас, хотя уж день пылал,

Все люди в полусне, кто полз, а кто лежал,

Как будто матки пчёл в тот час, как рой роит,

Всех пчёл единый страх завис и там жужжит.

И Руа думал про себя, чудясь на них смотреть:

«Чем пребывать таким живым, по мне уж лучше смерть».

Но вот в скамьях высоких спокойней был народ.

Сидит беззвучно, тихо и глазом не ведёт.

Там женщины немяты, венки нетреплены,

Над праздником возвышены, и лица холодны.

Тишайшая из тихих, красивей всех других,

Тахея телом ладная сидела среди них.

Воспрял тут Руа духом, стал храбрый глаз блистать,

Он крикнул клич призывный, взывая клан свой встать.

И сразу же вокруг него, как точки леса теней,

Созданья полупьяные вскочили на колени.

И на ступенях алтаря очнулись дурни в страхе,

И руки воинов пьяных взнесли копьё в замахе.

Скрестил тут Руа руки и зубы показал,

С презреньем улыбаясь, пред воинами стоял.

Весны несильным снегом и частым листопадом

Орудия вонзались с ногами Руа рядом,

Тахея подскочила, и жрец за ней вскочил,

Бежали по террасе, маша, крича из сил:

«Стоп! Он принёс нам вести!» – «Он сердца милый друг!»

Но вот! Одно из копий пронзило Руа вдруг.

Тахея у его лица, и рядом жрец стоял,

Смотря глазами красными, как Руа угасал.

«Тахея, вот он – мой конец, мужчиной умираю,

Свою я душу отдаю, беспутный клан спасая.

Ты посмотри на эту пьянь! Не воины, а дерьмо:

Метнули копий пятьдесят, попало лишь одно.

А ты, жрец-прорицатель, ты предрекай давай:

В каком часу на клан твой обрушится клан Ваи!

Пройдя мимо тапу, огонь и смерть несут,

Как рой из муравьёв, они сюда идут».

На день другой полезло вновь светило в небеса свои,

И говорят, был тоже пир – теперь уж на земле Ваи.

Примечания к «Пиру голода»

В этой балладе я объединил несколько из наиболее ярких особенностей Маркизских островов. У неё нет иного авторства, она ни в каком смысле не похожа на «Рахеро»[49] – оригинальную историю, напротив, – это лоскутное одеяло из деталей обычаев и впечатлений путешественника. Может показаться странным, когда сцена лежит в этих затерянных островах, создавать историю, вращающуюся вокруг любви. Но любовь не менее известна на Маркизах, чем где-либо ещё, и нет более распространенной причины для самоубийств на этих островах.

<1> «Яма для попоя» – куда размещают плоды хлебного дерева для консервации[50].

<2> «Глаза красны» – глаза жреца были, вероятно, красны от частого употребления Равы[51]. А его борода описывается как очень ценная потому, что бороды стариков являются популярным украшением головы жительниц Маркизов, поскольку прическа женщин составляет их самое ценное украшение. Обладатель подобного среди этого в основном безбородого и недолгожительствующего народа в наше время может получить значительные суммы.

<3> «Тики» – страшные фигуры вырезанные из дерева или камня.

<4> «Однострунная арфа» – обычно использовалась для серенад.

<5> «Священное строение из пальмы» – в которое, однако, не могла проникнуть ни одна женщина. Я не знаю, где татуировались женщины, вероятно, в общем доме или просто в кустах, потому что женщина была созданием незначительным. Я должен предупредить читателя от предположения, что Тахея была изуродована. Искусство маркизских татуировщиков экстраординарно. Она должна представляться как будто одетой в паутину из кружева, неповторимо нежного, изысканного узора голубоватого оттенка, который одновременно контрастировал и гармонировал с тёплым цветом природной кожи. Тяжело найти женщину, которая была бы украшена лучше, чем «хорошо татуированная» жительница Маркизов.