Песни вещих птиц - [49]
– Четыре сестры родились на свет. Первая, ни слова не вымолвив, взмахнула рукавом и укрыла землю снежным одеялом, взглядом заморозила ветки, поднесла палец к губам – засыпай, мир. Мир затих, и она была тиха. Вторая сестра нравом была своевольна и строга, но добра. От её взгляда растаял снег, пробилась трава, цветы распустились, каждый в свой черёд. Но третья сестра промчалась беззаботно, сорвав лепестки. Она была легка – только б носиться ей, в воде плескаться, наслаждаться жизнью. Угощала всех сладкими плодами, не жалея, не считая их. Но стоило плодам оказаться в руках четвёртой сестры, они тут же сморщивались, падали да в землю уходили. Такая уж она была: что в руки ни возьмёт, всё высохнет, раскрошится, истлеет. Скажешь, непутёвая? А ты с ней поговори – сколько глубины! Всё-то она знает, любого заговорит.
Олег так и застыл с чашкой на весу.
– Видишь, как оно? – Таня улыбнулась. – Так мне мама про времена года рассказывала, и я всегда думала, это просто метафора. Но как увидела наших девчонок, поняла, что она как в воду глядела: вон же они, такие и есть, если присмотреться. Только четвёртым получился у нас с тобой мальчик, потому и надо было ещё дочку, чтобы полный комплект.
Олег задумчиво кивнул, отставил кофе и взял её руки в свои. Мозолистыми от работы пальцами тронул браслеты на полных запястьях. На правой руке красовались подарки Янины из разноцветного бисера. На левой – шерстяные браслеты, неровные и потёртые: Надя плела.
– Росли девочки, – продолжила Таня, – играли и мечтали о братце. Так мама рассказывала. Попросили они летящих на юг птиц принести им брата – те и принесли весной. Только откуда родом братец, девочки не знали, а птицы передали им наказ: через двенадцать лет придётся ему вернуться в свой настоящий дом, а для этого его нужно привести к тёмному лесу. Сёстры наказ, конечно, забыли, брату не рассказали, к лесу тёмному не повели. И остался мальчик жить среди них. Жил да радовался, ни о чём не знал. Четыре года они его прятали, пока не прилетела вещая птица. Она увела брата за собой, а на сестёр наложила проклятье. Забудут они свою суть, и придётся пройти через воду и огонь в мир чёрный, страшный, а там искать и память, и брата.
Олег смотрел на жену, будто очень давно не видел её, не слышал. Будто только сейчас смог остановиться, заметить важное. Из приоткрытого окна дул прохладный утренний ветер, нёс свежесть, кружевные занавески качались ему в такт.
– Что ты об этом думаешь?
– Я не знаю, что думать.
Она опустила глаза.
– Я рассказывала им эту сказку, совсем маленьким, они не помнят.
– Так чем дело кончилось? Раз уж на то пошло…
Таня тяжело вздохнула.
– То-то и оно. Я запомнила сказку, потому что мама рассказала её в ту самую ночь. Пообещала продолжение следующим вечером. Но наутро приехала скорая, а через пару дней мамы не стало. Так же и она потеряла свою мать. И я всегда боялась…
– Не начинай.
Раньше страх, что она скоро умрёт, не давал ей покоя, а заодно и ему. Он убеждал, чтобы выбросила из головы суеверия, но разве так просто от них избавишься?
– Нет, – ответила она, – тот страх давно прошёл. Но вышло-то видишь как…
– Мы ещё не знаем, как вышло. Не теряем надежды, договорились же, да?
Теперь он её утешал. На том и держались, подставляли по очереди плечо, чтоб не упасть в пропасть отчаяния.
– Не теряем, – улыбнулась она, утирая слёзы, – ведь остались ещё сказки.
Таня не знала, верить ли собственным словам. Ночью ей казалось, что дети будут дома с рассветом – почему, неизвестно. Но макушки деревьев уже порозовели, петух прокричал несколько раз, и стало накатывать страшное: новый день станет первым днём без них.
Тук-тук.
Оба вздрогнули. Крохотный воробушек слетел в кормушку у окна, застучал клювом, выискивая зёрна. Таня и Олег засмотрелись на птицу, а та подняла голову, завертелась – то так на них посмотрит, то эдак. Вместо глаз у птицы сияли алмазы.
Дрожащими руками Таня распахнула окно.
– Всё добывать не пойми откуда, за тридевять земель бегать – ох и нелёгкая работа, неблагодарная! Гляди-ка, нос воротит! Не то ей да не так…
– Да не ворочу я нос, – Марьяна ласково улыбнулась жене лесовика. Её причитания звучали в печи ещё до того, как она появлялась, сопровождали всё её пребывание в доме и затихали понемногу, когда она снова исчезала в дымоходе. Лесовик, казалось, и не слышал вовсе супругу, а Марьяна была рада любому разговору, даже такому.
– А чего ж тогда не ешь?
– Некогда мне, – призналась Марьяна. – Всё с кружевом этим не совладаю. Как ни возьмусь, как ни расплету, оно всё в тот же узор складывается, и узел на нём. Разве тут до еды?
– Хм… А чего б и не до еды? К спеху тебе, что ли?
Марьяна не стала спорить, потому что сама не знала, к спеху ли. Часы на стене не показывали время, да и были ли часами, непонятно. Странные птицы свили гнездо под её крышей, странные запахи диких трав проникали в дом, странное марево колыхалось вместо неба. Марьяна не особо любила выходить. Она не хотела себе признаваться, но её одолевал страх: вот повернётся спиной к избе, а та исчезнет вместе с кружевом и помощниками-лесовиками, и Марьяна навсегда затеряется в страшном лесу.
