Песни и стихи. Том 2 - [80]

Если бы не был прекрасным музыкантом, не сыграл бы в театре (как это ни парадоксально звувчит) так многогранно и глубоко Лопахина в «Вишнёвом саде», например. Это одна из любимых мною ролей в Володином репертуаре. Лопахин — купец. Но не купец Островского. Это купец начала века, когда появились Морозовы и Мамонтовы. Из тех купцов, которые создавали МХАТ, картинные галереи, помогали революционерам, а в конце жизни вешались или стрелялись… Володя очень точно передавал эту трагическую ноту образа. Несмотря на то, что Лопахины приходят на смену обитателям Вишнёвого сада, они тоже обречены. Лопахин говорит: «Иной раз, когда не спится, я думаю: Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные моря, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…». Как замирал зал, когда Володя произносил эти слова! И как точно по адресу звучали слова Пети Трофимова Лопахину-Высоцкому: «У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…».

28 июля. Похороны. Утром с мужем поехали на рынок — купили розы, я — белые, он — красные. К театру подъехать нельзя. Всё перекрыто. Движение транспорта остановлено. Вверх по Радищевской от Котельнической набережной — стройная, тихая колонна — люди пришли попрощаться с Высоцким.

На сцене, затянутой в чёрное сукно, стоит гроб. Над гробом свисает занавес из «Гамлета». В гробу Володя — уставший, постаревший (ему только 42 года!), может быть оттого, что волосы непривычно зачёсаны назад. На нём костюм Гамлета. На чёрном заднике сцены висит большая Володина фотография — трагически спокойно, скрестив руки, смотрит немного сверху вниз на всё происходящее…

На осенних гастролях в Тбилиси за кулисы пришёл молодой нам неизвестный фотограф и стал показывать снимки Высоцкого, которые только что сделал. Он явно гордился своей работой. Володя плохо себя чувствовал, он был в нервном, раздражённом состоянии, и не очень внимательно перебирал эти фотографии. Последнее время он стал уставать от бесконечных писем, поклонников, самодеятельных фотографов, плохих записей его песен, любителей автографов. Иногда уже не делал в этом различия истинного от наносного. Фотограф попросил подписать одну из фотографий. Володя, насторожившись: «Зачем?». — «Но я же автор!». И Володя, уже не стесняясь меня, грубо выгнал этого автора. Я пыталась успокоить Володю, не очень понимая причин этой неожиданной грубости, но в ответ слышала только одно: «Надоели!».

28 июля. Теперь эта фотография висит на сцене и провожает Володю в последний путь…

С 10-ти до 2-х мимо гроба шли и шли люди. Скорбно. Немного торжественно. Много цветов. На панихиде очень хорошие слова говорили Ю. Любимов, В.Золотухин. М.Ульянов, Г.Чухрай, Н.Михалков. Любимов вспомнил наши гастроли на КАМАЗе. Мы шли по очень длинной, прямой улице к гостинице. Было жарко, окна настежь. И из всех окон на полную громкость звучали песни Высоцкого. Володя шёл по этой улице, как Спартак, как гладиатор, выигравший победу.

Когда мы выносили гроб из театра, вся Таганская площадь была запружена народом. Сияло солнце. На крышах домов тоже стояли люди. Было удивительно тихо. В толпе у Ваганьковского кладбища я увидела Сергея Михалкова — он как поэт не мог не проводить поэта. Я стояла немного в стороне с М.Казаковым и О.Далем. Жара. Пекло. Вдруг Казаков: «Ну вот, застучали»… Это заколачивали гроб.

Истинное творчество питается индивидуальностью и народностью. У Высоцкого-поэта слово приходило с улицы и, очистившись его талантом, на улицу уходило. В его творчестве — прорыв к каждому. Каждый себя узнавал… Может быть, любили его и не все, но знала, безусловно, вся страна. Разные слои и разные поколения. Отцы и дети. Старики и молодёжь. Космонавты, пионеры, шахтёры, ответственные работники, пенсионеры, студенты. Поистине — народный певец! Демократическое направление в его творчестве — не на индивидуальном начале, а на понимании социального среза своего времени. Хотя во всём прочитывается его отчётливая интонация. Его интерес — жизнь всех. Но интонационно он защищал всегда не идею, а человека. У него нет злых песен, хотя он касался разных, отнюдь не самых светлых сторон жизни… Он очень любил Человека!

Песни Высоцкого воспринимались не ухом, а душой. «От сердца к сердцу — только этот путь…».

И уникальный голос. Перевести фразу с голоса на мысль — осмыслить, осознать произносимое — не всегда успеваешь: плывёшь по звукам. Голос — и чувство в ответ, вне словесного промежутка. Голос — не только как производное горла, но и как разум. Голосовой разум.

И неотъемлемая деталь — гитара. В записи с оркестром — это уже не Высоцкий. Поют многие. И даже лучше. Володя воспринимался только с гитарой. И гитара — не только инструмент, но и жест — поэтический и духовный. Этот жест вошёл и в его театральные работы: гитара есть и у Гамлета, и у Свидригайлова в последней театральной работе Высоцкого — в спектакле «Преступление и наказание» по Достоевскому.

28 июля. Поминки. Дома у Володи. Длинный стол без стульев. Близкие друзья и родственники. Говорила мать о том, что Володя был хорошим сыном. Потом отец — что с детства Володя всех звал по имени-отчеству, что его приняли сразу во все театральные институты… Они гордились сыном. Но не тем… Говорил его ближайший друг — о том, какой непростой человек был Володя, и как не надо сейчас об этом забывать. Человек сложный, иногда злой, резкий, неуступчивый… Говорила Белла Ахмадулина. Читала свои стихи, сочинённые на смерть Высоцкого: