Песни и стихи. Том 2 - [27]

Не хочешь! А почему не хочешь, а? Потому что здание хуже, не нравится здание. А тут на школу похоже, всё-таки ближе к науке. Вот! Прилетят они, и этого ничего не будет.

Нет! Жизнь без сна — основной закон построения нового общества без безумия, но его, закон, ещё не приняли.

Примут как миленькие, слишком много средств уходит… в космос. Вот что.

Люблю короткие рассказы и слова.

Один подошёл к другому и ударил его наотмашь по лицу и ушёл. А тот даже не спросил, за что. Наверное, было за что! И другой не объяснил, потому что, действительно, было за что. Он и дал.

Такой закон у людей: чуть что — в рыло, но никогда за дело.

И ещё слова: миф, блеф, треф, до, ре, ми, фа. Коротко и ясно. И никаких. Какая гармония, симметрия, инерция. Господи! До чего красиво! Эпицентр… Эпицентр… При чём тут эпицентр? А… Вспомнил! Просто, если что — надо ложиться ногами к эпицентру, лицом вниз, тогда, может, обойдётся. Это смотря: далеко ты или близко, высоко ты или низко, сухо или склизко и есть ли ямка, лунка, норка.

Японцы так и делали, но они все низкорослые. Ну и нация! Они печень ели вражескую, чтобы стать повыше ростом, называется кимоторе, но мы очень видная нация и печени не едим. Нам надо просто ногами к эпицентру. Авось вынесет. Выносило же — и сколько раз, чёрт побери. Русь! Куда ж прёшь ты? Дай ответ. — Неважно, — говорит, — авось вынесет. — И вынесло, и пронесло, и несёт до сих пор, и неизвестно, сколько ещё нести будет.

Вы слышали, вы слышали? Сегодня в седьмое привезли белогорячего: он повесился в Центросоюзе на бельевой верёвке, а герой один из дома 68, который на газике работает, рраз! и снял, аккуратно так, даже верёвку не срезал, пожалел. Зачем резать, когда можно и не резать. Лежит сейчас тёплый, говорят, известное дело — белая горячка, вот и тёплый.

— А верёвка где?

— Его же ею и связали.

— Испортили всё-таки, значит.

Зачем портить. Целиком!

Почему горячка всегда белая? Надо поменять. Это нам от прошлого досталось — от белогвардейщины. А теперь должна быть красная горячка. А то — белая. Некрасиво, товарищи, получается. Так-то.

Первое, что увидел профессор, очнувшись — это было громадное лицо дельфина, вблизи похожее на лик какого-то чудища или на кого-то, похожего на Бармалея из Диснеевских фильмов, не в исполнении Р.Быкова. На лице написано было какое-то даже беспокойство. И оно махало трезубцем возле лица профессора, тот позвякивал, но прохлады не давал.

— Что с вами? В наши планы это не входит. Мы не собираемся делать с вами ничего подобного. Наоборот, скорее мы хотели бы вас приобщить, так сказать… Но надо же сначала извиниться!

— Что это у вас на ногах? — выдавил профессор.

— Ботинки, — удивился дельфин и чем-то постучал по пластиковой подошве. — Наши фабрики выбрали оптимальный вариант. У вас хороший вкус, профессор. — Дельфин покровительственно похлопал его по плечу и жестом пригласил следовать за собой.

— Я мог бы принять вас у себя, но там вода. Вода, вода, кругом вода, — пропел дельфин, и профессор отметил у него полное отсутствие слуха.

В кабинете они расположились в креслах, и беседа пошла более непринуждённо. Дельфин позволил профессору курить, но резко отказался от спиртного, а потом, опережая вопросы, начал:

— Почему мы не говорили, а потом вдруг и все сразу? Мы говорили, мы давно говорили, несколько тысяч лет назад говорили, но что толку? Цезарю говорили, Македонскому, Нерону, даже пытались потушить пожар. «Люди! — говорили, — что вы?». А потом плюнули и замолчали, и всю дальнейшую историю молчали, как рыбы, и только изучали, изучали вас, людей. После войны вы построили океанариумы, и Дж. Лилли с приспешниками начал свои мерзкие опыты. Контакта захотели.

— Извините, я буду прохаживаться, — заволновался дельфин и, действительно, начал прохаживаться. — Мы терпели и это, чтобы не нарушать молчания и увидеть, до чего же в своих опытах может дойти разумное существо, стоящее на довольно высокой ступени, хотя и значительно ниже нас, ибо, утверждаю, что всякая нетехническая цивилизация, основанная на самоусовершенствовании индивидуумов, выше всякой технократии! Можете убедиться — мы не делали ни одного опыта над вами, и только некоторые дельфины позволяли себе контакты с людьми, но это были психически ненормальные индивидуумы, им разрешалось из жалости.

— У нас нет лечебниц, профессор. А когда стали гибнуть наши товарищи, ропот недовольства впервые прошёл по океанам, и вот, наконец, этот нелепый случай оскорбления в ответ на наши увеселительные трюки, на игры наши в баскетбол и т. п. Первыми не выдержали киты. Всегда достаточно одной искры, чтобы возгорелось пламя — и оно возгорелось. Я был последним. Кстати! Как моё произношение? Надеюсь, верно?

— Да! Да, — успокоил профессор. Он уже изрядно глотнул виски, и теперь блаженная теплота разлилась по телу, и всё происшедшее показалось не таким уж невероятным. Только вот он шамкал и чуть покалывала спина.

Ваша челюсть! — воскликнул дельфин и мгновенно вызвал стоматолога. Того ввёз служитель в аквариуме. Это был головоногий моллюск лип.

— Вот уж не думал, что он. — Профессор хихкнул и отхлебнул ещё глоток.