Песни и стихи. Том 2 - [29]

Нет! Надо поговорить с главврачом. Пусть, действительно, поколют. Больной всё-таки человек. Челюсть вставная. Говорит про какие-то электроды. Надо взять шефство, а то заколют. Психи проклятые! Хлюпики и чавкики, а ему и чавкать-то нечем. К тому же его надо полечить антабусом, пахнет. Пойду к доктору.

Знаете! Один человек нашёл в справочнике свою фамилию. Она довольно редкая. И вот эта фамилия убила какого-то князя и предана анафеме на двенадцать поколений. Он — человек этот — как раз двенадцатый. Застрелился он. Высчитал и застрелился. А потом родственники узнали, что та фамилия через «е», а у самоубийцы через «я». Ошибка вышла. Но на ошибках учатся. Нельзя стреляться за князей. За женщин можно и за судьбы мира, а за князей — глупо как-то за них. Уж лучше… Нет, всё то же самое… Да! Ещё! Он был не двенадцатый, а тринадцатый. Как жаль! Ни за что погиб человек. Как много всё-таки в мире несправедливости!

Человек со вставной челюстью молол совсем какую-то уж чушь. Про какой-то дельфиний ультиматум. И выл. Его, конечно, перевели вниз, к буйным. Жаль! Попрошу врача о снисхождении. Всё-таки он меня любит. Или привык. Нет, любит, конечно, любит. Иначе почему не отпускает от себя? Попрошу.

У нас один антисемит есть. Не явный, но про себя. Но я видел, как он смотрел на Мишу Нехамкина сзади. Такой взгляд! Гестаповец бы позавидовал такому взгляду.

Слава Богу, я ошибся. Просто Миша помочился на него ночью. Он и смотрел. Ещё бы! Посмотришь тут. А Миша тоже. Разве так поступают интеллигентные люди? Мочится на живого человека, да ещё больного. Ай-ай-ай! А ещё член-корреспондент какого-то журнала!

Все бегут к окнам и что-то кричат. Что они кричат? Ведь тихий час сейчас. Придёт главврач, и всем попадёт. Да! Именно этим и кончится.

— Кто-то вошёл. О! Что это? Какие-то люди, нет, не люди! Какие-то жуткие существа, похожие на рыб. Это, наверно, из первого отделения. Не может быть! Даже там таких не держат. Какой-то жуткий маскарад. Но нет — они улыбаются, они распахнули настежь все входы и выходы, они идут к нам и какими-то чудными голосами что-то читают. Про нас. Мы свободны!

Постановления всего разумного… Неужели? Да здравствует! Не может быть!

Всё не может быть «да здравствует». А по отдельности. Все обнимаются. А человек со вставной челюстью плачет и говорит:

— Я предупреждал, я сделал всё возможное.

А существа хлопают его по спине и ниже — у них низко расположены плавники. Но ласково хлопают. И других хлопают. И все смеются.

Я понял всё. Это они, они. Те, что пришли очистить мир для тех, кто прилетит. Отдать под школы! А может, это они и прилетели. И всё, как у меня: жизнь без сна — не как наказание, а как благо. Моя мысль.

— Я тоже, я тоже помог вам! — Это я кричу. Какое-то существо хлопает меня по уколам и улыбается громадной ослепительной улыбкой. Да это же дельфины, я про них читал и видел фото! Они… Значит, профессор — и есть профессор! Как это я проглядел! При моей-то проницательности. Спасибо вам! Спасибо вам.

Дорогие мои дельфины,

Дорогие мои киты.

Мне сказали, что киты подниматься не стали, они большие, они внизу, в 1-ом отделении. А кругом музыка, салют из 56 залпов, по количеству моих лет!

Спасибо, спасибо вам. Свершилось! И дельфины оказались великодушнее, чем грозили. Они никому ничего не сделали, и даже сняли первый пункт. Пейте! Пейте, работники науки! Сейчас можно. Мы свободны. Как хорошо всё-таки чувствовать себя здоровым человеком, и чтобы все это знали.

ЭПИЛОГ

На берегу океана и вдоль его берегов, на воде и под водой. Бродят какие-то тихие существа. Некоторые из них иногда что-то выкрикнут или забьются в истерике. Но, в основном, они тихие. И к ним всё время подплывают дельфины, и они гладят их по спинам, или дельфины гладят их. И существа позволяют дельфинам залезать им на спину и щекотать себя под мышками и даже улыбаются. Как будто им приятно. А может быть, им и в самом деле хорошо! Кто знает!

1968

(Перепечатано из журнала «Эхо» — Париж, 1980 г.)

Владимир ВЫСОЦКИЙ РОМАН О ДЕВОЧКАХ

Девочки любили иностранцев. Не то, чтобы они не любили своих соотечественников. Напротив… очень даже любили, но давно, очень давно, лет 6–7 назад, например, одна из девочек, которая тогда и вправду была совсем девочкой, любила Николая Святенко, взрослого уже и рослого парня, с двумя золотыми зубами, фантазёра и уголовника, по кличке Коллега.

Прозвали его так потому, должно быть, что с ним всегда хорошо было и надёжно иметь любые дела. В детстве и отрочестве Николай гонял голубей, подворовывал и был удачлив. Потому что голуби — дело опасное, требует смекалки и твёрдости, особенно когда «подснимаешь» их в соседних дворах и везёшь продать на «конку» с Лёнькой «Сопелёй» — от слова сопля, кличка такая. Сопёля — компаньон и одноделец — кретин и бездельник, гундосит, водку уже пьёт, словом — тот ещё напарник, но у него брат на «Калибре» работает. И брат этот сделал для Лёньки финку с наборной ручкой, а лезвие — наборной стали, из напильника. И Лёнька её носит с собой.

С ним-то и ездил Коллега Николай на «конку» продавать «подснятых» голубей, монахов, шпанцирей, иногда и подешевше — сорок — чиграшей и прочих — по рублю, словом, каких повезло. А на рынке уже шастают кодлы обворованных соседей и высматривают своих голубей и обидчиков, и кто знает — может, и у них братья на «Калибре» работают, а годочков им пока ещё до шестнадцати, так что больших сроков не боятся, ножи носить по нервам скребёт, могут и пырнуть по запарке да в горячке.