Песни и стихи. Том 2 - [31]

И можно ли её было не соблазнить? Никак, конечно, нельзя было. Он и соблазнил, но не бросил, как положено, а просто пошёл под суд за какую-то неудавшуюся кражу. Тамара по нём не плакала, да и он повёл себя благородно, и разговор меж ними вышел такой:

— Ты меня не жди. Не на фронт иду!

— Я и не собираюсь!

— Вот и хорошо, что не собиралась. Ты ещё пигалица, и школу надо кончать.

— Я и собираюсь.

— И я говорю.

Потом была пауза, во время которой тоже ничего особенного. Потом конвой повёл Николая Святенко в зал суда вершить над ним суд. Он только крикнул напоследок:

— Вернусь — разберёмся. — Помахал руками, снова сложил их за спину и пошутил с конвоирами:

— Если б тебе такую, захотел бы на моё место?

Она в зал не пошла — что ей там делать? Да и стыдно. Пошла домой. А ведь у таких ребят бывают такие верные подруги, что и не верится даже. Он и по 6–7 сроков оттянет и каждый раз возвращается, отмотав срок, а она на месте и хлопочет вокруг, и работает на него, потому что после 6-го срока он инвалид совсем, лёгкие отбиты, кровью харкает и рука одна не гнётся. А был он раньше золотой щипач и в лагерях был в законе, а теперь вот он — никакой, только прошлое у него, да и то — какое у него оно, прошлое. Удали да дури — хоть отбавляй, а свободы мало. Только успел украсть да прибарахлиться, только пиджаку рукава обрежешь, чтобы не видать, что с чужого плеча, а уже и снова в тюрьму. А она снова ждёт, а потом встречает и хлопочет, и работает на него — он ведь и захочет теперь, а работать не сможет — рука у него или нога и внутри всё… А украсть — она больше ему не даст украсть, потому дети у них уже подросли и начинают кое-что кумекать. И про отца тоже. Вот и пусть сидит с детишками, пока она крутится с газировкой — летом, да с пивом зимой. Дело надёжное: недоливы, пена, разбавка и другие всякие премудрости — и жить можно. А он пусть с ребятишками. И больной он — пусть хлопочет пенсию по инвалидности, как пострадавший на работе в исправительно-трудовых лагерях.

— Ты куда это?

— На бега.

— Это что ещё за новости?

— А не твоего, Клава, мелкого ума дело.

— Ага! Моё, значит, дело обстирывать тебя да облизывать, да ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали — жрать просят. Моё, значит, дело на больных ногах с 7-ми утра твоих же товарищей — пьяниц пивом поить? Моё — значит? А это не моё? Куда, пёс, идёшь?

— Сказал же, на бега.

— А кой чёрт тебе там?

— Там Лёвка Москва и Шурик Внакидку поедут. Шурик месяц как освободился. Повидать, да и дело есть.

— Ты, никак, опять намылился? Поклянись, сейчас вот поклянись здоровьем ребятишек, что ни на какое дело не пойдёшь! Сначала поклянись!

— Да что ты, Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же — вернусь скоро! Разберёмся.

И не возвращался опять скоро. А наоборот — года через 4 и то — хорошо, что по здоровью сактировали. И опять она хлопочет, бьётся, ругается, и всё-таки с ним она.

Вот такие бывают у таких ребят подруги.

Но Тамара такой не была. И не дожидалась Коллегу Николая, да и не долго вспоминала. А когда он вернулся — девочки любили иностранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев как понятие, как символ, символ чего-то иного и странного.

Во-первых, они чаще всего живут в отелях, а при отелях рестораны, а потом — номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже французы, попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со страниц виденных уже «Пентхаузов» и «Плейбоев» с мисс и мистерами Америка за 197.. с удивительными произведениями дизайнеров: дома, туалеты, ванны и бассейны, спальни и террасы, и в них невесты в белых платьях, элегантные жёны с выводками упитанных и элегантных же детей, и, конечно же, мужчины в машинах, лодках с моторами «Джонсон», в постелях и во всём, подтянутые и улыбающиеся, почти как тот, что тебя сюда привёл. Он, правда, не подтянутый, и лет ему раза в два с половиной больше, чем тебе, но у него вот они — эти самые журналы с рекламами «Мальборо», и курят их голубоглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах — сильные и надёжные самцы, покорители Дикого Запада, фермеры и миллионеры. А этот, который тебя сюда привёл, с таинственным видом вынимает такой пакетик от «Бон Марше», который есть не что иное, как рынок или просто универмаг, а вовсе никакой не Пьер Карден, но ты-то этого не знаешь. Ты пакетик разворачиваешь, Тамара, Галя, Люда, Вера, и достаёшь, краснея, — колготки и бюстгальтер, который точно на тебя, потому что все вы теперь безгрудые почти — по моде сделанные Тамары, Гали, Люды и Веры. И 2-й номер — он для вас, всех вас выбрал безошибочно.

И, взвизгнув, вы или ты, бежите его примерить. Здесь же в ванной комнате, а иностранец улыбается вашей непосредственности и откупоривает уже «Валентайн» и «тоник», и другие красивые посудины, и ждёт. Он неплохой дядя, этот вот с проседью, у него в бумажнике, что открывается гармошкой, — в каждом отделении — жена и дети, а ты ему, правда, нравишься, а почему бы и нет? — Ты такая молодая, красивая, загорелая. Не такая, конечно, как семь лет назад для Коли Святенко, но всё-таки хороша. Вот ты выбежала из ванной — себя и лифчик показать. Вы оба понравились, потому что вас поцеловали одобрительно и для начала в локоток.