Песни и стихи. Том 2 - [14]

И сон повис на потолке и распластался,

Сон в руку ли? И вот в руке вопрос остался.

Я вымыл руки — он в спине холодной дрожью.

Что было правдою во сне, что было ложью?

Коль это сновиденье — мне ещё везенье,

Но если было мне во сне ясновиденье?

Сон — отраженье мыслей дня? Нет, быть не может!

Но вспомню — и всего меня перекорёжет.

А вдруг — в костёр?! И нет во мне шагнуть к костру сил.

Мне будет стыдно, как во сне, в котором струсил.

Иль скажут мне: «Пой в унисон, жми, что есть духу!..»

И я пойму: вот это сон, который в руку.

МЕНЯ ОПЯТЬ УДАРИЛО В ОЗНОБ...

Меня опять ударило в озноб,

Грохочет сердце, словно в бочке камень,

Во мне сидит мохнатый, злобный жлоб,

С мозолистыми, цепкими руками.

Когда мою заметив маяту

Друзья бормочут: «Снова загуляет»...

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу,

Он кислород вместо меня глотает!

Он не двойник и не второе «я»,

Все объясненья выглядят дурацки,

Он плоть и кровь, дурная кровь моя,

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждёт, когда закончу свой виток,

Моей рукой переведёт он строчку,

И стану я рассчётлив и жесток,

И честь продам — гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу,

Пусть жизнь уходит, угасает, тает,

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

И я собрал ещё остаток сил,

Теперь его не выведет Кривая,

Я в глотку, в вены яд себе вгоню,

Пусть жрёт, пусть сдохнет, я — перехитрил!

ПЕСНЯ О СУДЬБЕ

Куда ни втисну душу я,

Куда себя ни дену,

За мною пёс — Судьба моя —

Беспомощно больна.

Я гнал её каменьями,

Но жмётся пёс к колену,

Глядит, глаза навыкате

И с языка — слюна.

Морока мне с нею,

Я оком тускнею,

Я ликом грустнею

И чревом урчу.

Нутром коченею,

А горлом немею

И жить не умею,

И петь не хочу.

Должно быть, старею.

Пойти к палачу?

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

Я зарекался столько раз,

Что на Судьбу я плюну,

Но жаль её, голодную,—

Ласкается, дрожит.

Я стал тогда из жалости

Подкармливать Фортуну:

Она, когда насытится,—

Всегда подолгу спит.

Тогда я гуляю,

Петляю, вихляю,

Я ваньку валяю,

И небо копчу.

Но пса охраняю,

Сам вою, сам лаю,

О чём пожелаю,

Когда захочу.

Нет, не постарею.

Пойду к палачу —

Пусть вздёрнет скорее,

А я приплачу!

Бывают дни, я голову

В такое пекло всуну,

Что и Судьба попятится,

Испуганно бледна.

Я как-то влил стакан вина

Для храбрости в Фортуну,

С тех пор ни дня без стакан^,

Ещё ворчит она:

Закуски — ни корки!

Мол, я бы в Нью-Йорке

Ходила бы в норке,

Носила б парчу...

Я ноги в опорки,

Судьбу — на закорки,

И в гору, и с горки

Пьянчугу влачу.

Когда постарею,

Пойду к палачу —

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

Однажды пере-перелил

Судьбе я ненароком.

Пошла, родимая вразнос

И изменила лик.

Хамила, безобразила

И обернулась сроком,

И сзади прыгнув на меня,

Схватила за кадык.

Мне тяжко под нею,

Гляди, я синею,

Уже сатанею,

Кричу на бегу:

Не надо за шею,

Не надо за шею,—

Не надо за шею —

Я петь не смогу!

Судьбу, коль сумею,

Снесу палачу —

Пусть вздёрнет на рею,

А я заплачу!

УПРЯМО Я СТРЕМЛЮСЬ КО ДНУ...

Упрямо я стремлюсь ко дну,

Дыханье рвётся, давит уши.

Зачем иду на глубину?

Чем плохо было мне на суше?

Там на земле — и стол и дом,

Там — я и пел и надрывался...

И плавал всё же, хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Земные страсти под луной

В обыденной линяют жиже,

А я вплываю в мир иной,

Тем невозвратнее, чем ниже.

Дышу я непривычно ртом.

Среда бурлит — плевать на среду!

Я погружаюсь и притом

Быстрее — в пику Архимеду.

Я потерял ориентир,

Но вспомнил сказки, сны и мифы...

Я открываю новый мир,

Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города...

В них многорыбно, но не шумно —

Нема подводная среда,

И многоцветна, и разумна.

Где та чудовищная мгла,

Которой матери стращают?

Светло, хотя ни факелА,

Ни солнце мглу не освещают.

Всё гениальное и не-

допонятое — всплеск и шалость.

Спаслось и скрылось в глубине

Всё, что гналось и запрещалось.

Дай Бог, я всё же дотяну,

Не дам им долго залежаться.

И я вгребаюсь в глубину,

Мне всё труднее погружаться.

Под черепом — могильный звон,

Давленье мне хребет ломает,

Вода выталкивает вон,

И — глубина не принимает.

Я снял с острогой карабин,

Но камень взял (не обессудьте),

Чтобы добраться до глубин,

До тех пластов — до самой сути.

Я бросил нож — не нужен он.

Там нет врагов, там все мы — люди.

Там каждый, кто вооружён,—

Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,

Забудем и чины и ранги.

Мы снова превратились в рыб,

И наши жабры — акваланги.

Нептун — ныряльщик с бородой,

Ответь и облегчи мне душу:

— Зачем простились мы с тобой,

Предпочитая влаге сушу?

Меня сомненья — чёрт возьми! —

Давно буравами сверлили:

Зачем мы сделались людьми?

Зачем потом заговорили?

Зачем, живя на четырёх,

Мы встали, распрямили спины?

Затем — и это видит Бог —

Чтоб взять каменья и дубины.

Мы умудрились много знать,

Повсюду мест наделать лобных,

И предавать, и распинать,

И брать на крюк себе подобных.

И я намеренно тону,

Ору: «Спасите наши души!

И если я не дотяну,—

Друзья мои, бегите с суши!

Назад, не к горю, не к беде,

Назад и вглубь, но не ко гробу,

Назад — к прибежищу, к воде!

Назад — в извечную утробу!»

Похлопал по плечу трепанг,

Признав во мне свою породу,

И я выплёвываю шланг,

И в лёгкие пускаю воду!..

Сомкните стройные ряды,

Покрепче закупорьте уши.

Ушёл один — в том нет беды,

Но я приду по ваши души!

ПРОДЕЛАВ БРЕШЬ В ЗАТИШЬЕ...