Песнь об Ахилле - [55]

Я умылся, радуясь прохладной воде, потом вернулся к Ахиллу и попытался уснуть снова.

* * *

На следующее утро повторилось то же самое. Я проснулся весь в поту, горло пересохло, словно в засуху. К счастью, нашлась вода, которую ранее принес Автомедон. Ахилл тоже проснулся, потер ладонью вспотевший лоб. Нахмурился, вышел наружу, вернулся.

— Ветра нет.

Я кивнул.

— Сегодня нам не отплыть. — Наши люди — хорошие гребцы, но и они не смогут пройти весь путь на веслах. Нам нужен ветер, который погонит корабли к Трое.

Его не было. Ни в тот день, ни ночью, ни на следующий день. Агамемнону пришлось выйти на рыночную площадь и объявить, что отбытие снова откладывается. Как только задует ветер, мы отплываем, пообещал он.

Но ветра все не было. Мы страдали от жары, и воздух был горячим, как дыхание костра, он обжигал наши легкие. Раньше мы и не замечали, как обжигающ бывает песок, как жестки наши покрывала. Это изводило всех, то и дело вспыхивали драки. Мы с Ахиллом проводили все время у моря, ища хоть малейшего облегчения.

Идут дни, лбы хмурятся в беспокойстве. Две недели без ветра — это противоестественно, но Агамемнон ничего не предпринимает. — Я поговорю с матерью, — говорит, наконец, Ахилл. Я сижу в шатре, потея и ожидая, пока он призывает ее. — Это дело рук богов, — бросает он, вернувшись. Но мать не сказала — возможно, не могла сказать, — каких именно.

Мы идем к Агамемнону. У царя кожа красна и раздражена от жары, он зол — на ветер, на беспокойное войско и на всякого, кто хоть как-то старается придумать этому оправдание. — Ты ведь знаешь, что моя мать — богиня, — говорит Ахилл.

Агамемнон отвечает почти звериным рычанием. Одиссей предостерегающе кладет руку ему на плечо.

— Она говорит, что такая погода неестественна. Это боги желают дать нам какой-то знак.

Агамемнону не слишком по нраву это слышать, он бросает на нас сердитый взгляд и велит уйти.

Проходит месяц, изнурительный месяц душных ночей и иссушающих дней. Лица людей налились злобой, но драк больше нет — слишком жарко. Люди лежат в тени и ненавидят друг друга.

Еще месяц. Все мы медленно сходим с ума, задыхаясь под тяжестью неподвижного воздуха. Сколь долго еще это будет продолжаться? Это ужасно — сияющее небо, пригвождающее наших людей к земле, удушающая жара, когда борешься за каждый глоток воздуха. Даже мы с Ахиллом в своем шатре, всегда знающие, чем себя занять — даже мы чувствуем себя опустошенными. Когда это закончится?

И наконец, приходит весть — Агамемнон имел беседу с верховным жрецом Калхасом. Мы его знаем — он мал ростом, оброс кудлатой темной бородой. Некрасивый, с лицом хорька и манерой быстро облизывать языком губы, прежде чем что-то сказать. Но самая отвратительная его черта — глаза. Голубые, ярко-голубые. Когда люди говорят с ним, они смаргивают от его взгляда. Подобное пугает. Ему повезло, что его не убили при рождении.

Калхас уверен, что мы прогневали богиню Артемиду, но чем именно — не говорит. Лишь дает обычный совет — принести обильную жертву. Разумеется, жертвенные животные собраны, приготовлено вино с медом. На следующем собрании Агамемнон уведомляет нас, что он пригласил свою дочь помочь жрецам в проведении обряда. Она жрица Артемиды, самая юная из женщин, когда-либо удостоенных этой чести. Возможно, ей удастся утишить ярость богини.

Затем мы услышали еще кое-что — дочь Агамемнона прибудет из Микен не только лишь для жертвенной церемонии, но и затем, дабы выйти замуж за одного из царей. Свадьба всегда благодатна и угодна богам, возможно, это также поможет.

Агамемнон призывает Ахилла и меня в свой шатер. Его лицо помято и блестит, как у человека, долго лишенного сна. Нос все еще красен от раздражения кожи. Подле него сидит Одиссей, как всегда невозмутимый.

Агамемнон прокашливается. — Царевич Ахилл, я призвал тебя, дабы сделать одно предложение. Возможно, ты уже слыхал, что… — он снова прокашливается. — У меня есть дочь Ифигения. Я желал бы, чтоб она стала твоей женой.

Мы замираем, Ахилл в удивлении приокрывает рот.

Одиссей говорит: — Агамемнон предлагает тебе великую честь, царевич Фтии.

Ахилл преодолевает неловкость и говорит: — Да, и я ему благодарен. — Его взгляд встречается с глазами Одиссея, и я понимаю, о чем он думает — «А как же Деидамия?» Ахилл уже женат, и Одиссей хорошо знает об этом.

Но царь Итаки кивает, легонько, чтоб не заметил Агамемнон. Нам следует притвориться, что царевны Скироса не существует.

— Я польщен той честью, которой ты удостоил меня, — говорит Ахилл, все еще колеблясь. Его взгляд падает на меня, вопрошая.

Одиссей замечает это, как он замечает все. — К сожалению, у вас будет всего одна брачная ночь, прежде чем она отбудет назад. Разумеется, и за одну ночь многое может случиться, — он улыбается. Кроме него, не улыбается никто.

— Полагаю, свадьба — дело благое, — медленно говорит Агамемнон. — Благо для наших родов, благо для наших людей. — Он избегает встречаться с нами взглядом.

Ахилл ожидает моего ответа, если я пожелаю, он откажет. Ревность вспыхивает, но лишь на миг. Всего одна ночь, думаю я. Это поможет ему обрести почет и высокое положение, и примирит с Агамемноном. Это ничего не значит. Я киваю — легонько, как Одиссей прежде.